Они ссорились все чаще и в конце концов Вяземскому пришлось уехать на дачу, потому что он НЕ МОГ жить в доме женщины. Он всё время ждал, что она упрекнёт его…скажет что это ЕЁ дом и чтобы он катился откуда пришел. Даже в минуты близости ждал самых страшных для него слов, и это делало совместную жизнь невыносимой.
А Рита уехала в Москву, даже не предупредила, позвонила уже из поезда, объяснять ничего не стала. Виктор и не спрашивал.
Осень вступила в свои права, и на улице стало прохладно, а по ночам так и совсем холодно. Небо то низко висело серыми тучами, полными дождя, то поднималось высоко, и тогда в холодной синей прозрачности, которая так хорошо сочеталась с лимонной, оранжевой, охристой и алой листвой, быстро неслись рваные лёгкие облака.
Лебеди и гуси полетели на юг, а по утрам в саду тенькали зимние соседки — синицы.
Вяземский в одиночестве прожил на даче несколько дней. Рита звонила ему, приходила в сеть. Говорила, что всё хорошо, что в Москве тепло и что она рада этому путешествию. Они разговаривали, как добрые знакомые, не упоминая о своих чувствах, будто смущаясь этого.
Вяземский знал, что в Москве она не одна, и Рита тоже знала, что он знает. Такое уже случалось, потом она возвращалась домой. И во всех подробностях рассказывала Виктору, что было, и что ей нужен только он, а все другие кажутся неправильными, не ее. Ей с ними скучно. Они дураки и хотят только того, что между ног, а он умный, похож на профессора и вообще…
Она вернется и все будет хорошо, должно быть хорошо, невозможно признать, что вся их любовь — ошибка. Зов крови…да к черту эти идиотские слова Нины! Зов крови — это то, что сейчас у Маргариты в Москве. Между ними не было ничего скрытого, иногда она даже плакала, когда жаловалась ему на своих любовников, говорила, что не может иначе, что ей кажется, что встретила ЕГО, а потом поняла — ошиблась. В этот раз она ничего не говорила про ошибку, только про любовь.
Виктор тосковал по ней, и ещё он думал, что когда она вернётся, то как всё будет между ней и человеком, к которому она поехала. Станут ли они поддерживать отношения и продолжать встречаться?
Вяземский не ревновал. То есть… нет, он конечно ревновал, без этого не могло быть любви к Маргарите, но и ослепления ревностью не было. Он осознавал себя в этой ситуации и оставался относительно спокоен. Она не могла иначе. У неё были и, вероятно, будут ещё мужчины. Вопрос только в том останется ли она с ним или уйдёт однажды…
Подрезать ей крылья он не собирался. Если бы такое допустила его первая жена, Вяземский не простил бы и одного раза. Он не смог бы перешагнуть через себя и вероятно ушел бы первый. С Ритой всё было по-другому. Иногда он говорил себе, что надо уйти, что невозможно так жить, что он не выдержит, а потом понимал, что не выдержит без неё.
И тогда становилось ясно, как Божий день, что он готов смириться со всем. И нет в нём ни капли презрения или брезгливости. Пусть даже она была с другим — это не мешало Виктору любить и желать её тело. А душу свою она не давала никому, кроме него — в этом Вяземский был уверен. И он жалел её болезненно, остро, когда она после какого-нибудь увлечения чувствовала себя виноватой. Сам не винил ни в чём, он хотел только, чтобы она понимала его, слышала его сердцем, сопереживала. А ещё он хотел дать ей мир, о котором она мечтала. Такой, где воплощались бы, пусть эфемерно, её фантазии.
Но в ее дом возвращаться нельзя, вот где ошибка — не надо жить у Риты. Он сразу должен был найти другое место. При её неуравновешенности, она уязвляла его самолюбие обидными словами. Это он научился терпеть, но необходимо место, где можно спокойно работать, а в гостиной в её квартире не сосредоточиться.
Рита без конца ходила мимо, туда-сюда, смотрела телевизор, слушала музыку, громко болтала с котом, убиралась, поливала цветы, разговаривала по телефону, валялась на диване, садилась к Вяземскому на колени, трогала его за плечи, ластилась, карабкалась, смеялась, ласкалась, терлась об него,
И он не мог думать о деле, потому что она нравилась ему, возбуждала с одного прикосновения. Он отставлял работу в сторону, снимал очки, тёр глаза, а потом смотрел на неё, говорил или играл с ней, как она хотела. Потом осторожно вставал ночью, чтобы поработать, просиживал до четырех, а утром не мог подняться и днём ходил сонный, курил, пил кофе, глотал таблетки от головной боли.
На даче он был один, никто ему не мешал, но спать Виктор не мог вообще, да и работать тоже. Дела в его фирме поползли, как ветхая простыня. На третий день дачного уединения стало очевидно, что так дело не пойдет. Вяземский вернулся в квартиру Риты, собрал свои вещи и позвонил Штерну — другу и компаньону. Они поговорили о текущих делах а потом Вяземский спросил.
— Послушай, Питер, насчет того коттеджа, он ещё не ушел?
— Нет, а что у тебя есть покупатель? — обрадовался Питер, который никак не мог сбыть с рук эту недвижимость.
Коттедж прилично стоил и был построен далеко на побережье. Никакой внутренней отделки — пока только голые стены, а цена уже такая, как за готовый под ключ дом. Потому что земля очень дорогая. Всё строение и сто акров земли было огорожено высоким каменным забором, с охраной и двойной сигнализацией. Как правило, такие дома строились за чертой города, но этот был слишком далеко, хоть и около трассы, на побережье Финского залива, в ста километрах от Петербурга.
Виктор не знал, любит ли Маргарита море. Сам он давно мечтал о таком доме. Конечно, её будет смущать охрана, но Виктору надо уезжать по работе надолго, это неизбежно. Фирма расширяется, соучредители в Германии…В доме на берегу Маргарита оставалась бы в безопасности, там было достаточно места чтобы жить самим и принять гостей и разместить прислугу и няню если бы…нет, об этом он не думал. Не позволял себе думать. Она сама ещё была ребёнком.
Штерн терпеливо ждал ответа, и Виктор, окончательно решив для себя, сказал:
— Покупателя нет, Питер, и такой дом ты не продашь легко, но я могу предложить альтернативный вариант, думаю это для тебя выгодно. Давай оформим аренду с последующим выкупом в рассрочку, если новым хозяевам понравится — если же нет, хотя бы на год ты его пристроишь.
Питер задавал вопросы, без этого он не мог. Вяземский терпеливо отвечал, поворачивая разговор таким образом, что под конец Питеру показалось — это ему делают одолжение по дружбе, снимая этот дом. Вяземский хорошо знал Штерна, они бесконечно долго работали вместе, и, как родные, легко просчитывали друг друга
— Ладно, договорились, когда ждать клиента? — прозвучал долгожданный вопрос Питера.
— Сегодня, часа через полтора.
— Ого…припекло что ли? Ладно будем там. Кто клиент? Мужчина, женщина?
— Мужчина, — усмехнулся Вяземский.
— Крутой?
— Нет не очень, нормальный.
— Чёрный?
— Нет русский.
— А нафига ему этот дом?
— Для невесты.
— Видно мужик серьезно запал. Ну хорошо, привози его, примем и обслужим, дорогу рассказать?
— Нет я помню Питер, по нижнему шоссе за сорок девятым километром, а ты приезжай сразу с менеджером фирмы, чтобы оформить бумаги.
— Думаешь клиенту всё понравится?
— Уверен, ну пока, Питер, не опаздывай только, увидимся.
Вяземский выключил мобильник собрал документы, которые были необходимы для заключения сделки, сунул в карман ключи от машины и совсем уже было собрался уходить, как вспомнил про кота.
— Ах ты чёрт…не возвращаться же за тобой. — Он пошел искать живность по дому, и нашел Микки на кухне, тот сидел на разделочном столе и меланхолично умывался.
— Ну что, Брат, скучаешь по хозяйке? Я тоже…иди-ка сюда, поедем посмотрим новый дом. Говорят кошку надо, но и ты сойдёшь для порядка.