Потом, уже после ужина, когда они поднялись в кабинет, Виктор увидел на своём столе букет из осенних листьев в лаконичной низкой квадратной вазе. Рита не любила вычурность, пошлость, кружевные шторы, слоников и салфеточки. Вяземский тоже не любил, но он привык, что всё это есть в доме и теперь только увидел и понял, как это ужасно. Осенний букет в неброской вазе не мог бы сосуществовать со всем этим мещанством.
По сути дела им нравилось одно и то же, иногда они называли это по-разному, но все равно приходили к пониманию того, что хотят видеть красоту именно такой.
Виктор вдохнул слабый аромат осени, который исходил от листьев, запах дождя… и представил, как она гуляла по саду, который ещё не был садом, а скорее лесом и диким берегом, ступала по засыпанным листвой дорожкам, сидела на скамейке, смотрела на море…
Очень далёкое, запрятанное в самую глубину его сердца воспоминание вдруг пришло и Виктор увидел другую осень. Павловск, мокрый парк, черные статуи в Старой Сильвии, пустынные аллеи, жухлые листья под ногами, серое небо…
Его молодость, мечты, надежды остались в той осени. Как быстро проходит жизнь!
Он прогнал воспоминание, обернулся к Рите.
— Ты гуляла?
— Да…
— Я хочу, чтобы ты была здесь счастлива, — вдруг ни к месту сказал он и шагнул к ней. Она молча протянула к нему руки.
Время здесь было другим. Оно не останавливалось, но и не подстёгивало, не толкало в спину — текло неспешно и размеренно. Здесь Виктор позволял себе любое дело отложить на завтра и просто сидеть бесцельно и смотреть в окно на Залив и небо над ним. Вид из окон стал частью его жизни. Вяземский физически чувствовал то необычайное умиротворение, которое обволакивало его в доме на берегу.
Это при том, что Рита могла болтать без умолку, прыгать, смеяться, бегать по комнатам, рассказывать ему о тысяче самых разных вещей. О том, что она хочет купить красные сапоги, и про малыша их городской соседки, который так смешно укладывает спать зайца, и про то что Игорь её зовёт по имени отчеству и это смешно. А ещё она купила платный аккаунт для своего Интернет Журнала, и что у неё есть друзья в сети, с которыми она хочет познакомить Виктора, и про игру, где она станет мастером, но ей надо помогать, а ещё лучше тоже стать игроком и помощником мастера… И опять про дом, про мебель и шторы, про то, где она заказала рабочих, чтобы красить стены, про то, что все вещи надо отнести на чердак, чтобы не заляпать краской, да и вообще держать на чердаке только новое, а не всякое старьё. А старое выкинуть или раздать бомжам. Потом она придумывала невообразимое. Например, что им нужно завести поросят, кур, гусей, собак, кроликов, выстроить птичник и хлев и назвать всё это Ноев Ковчег.
А он слушал её и слушал, и был счастлив тем, что она с ним, что говорит обо всём этом.
Он и сам не знал, чем именно вызвана та радость тихая и нежная, что росла в нём день ото дня, но никогда ещё в своей жизни не был он так спокоен и уверен в завтрашнем дне. Он мог бы горы свернуть ради Риты и у него получилось бы.
Его нисколько не раздражала неразбериха и рабочие в доме, они допоздна задерживались потому, что Маргарита хотела скорее всё устроить, и в этом проявляла завидное упорство.
Он любил её. Любил…
Всем своим существом, сознанием и подсознанием, телом, душой, сердцем. Любил и часто изумлялся новизне этого чувства в себе. Оно не было ни спокойным, ни совершенным, часто причиняло страдания и боль. Дня не проходило без того, чтобы Виктор и Рита не поссорились. Они спорили, выясняли отношения. Виктор не мог справиться с собой и постоянно пытался что-то доказать ей, разъяснить, поставить на вид, убедить в том, что она не права. Рита соглашалась редко, даже когда точно знала, что Вяземский говорит ей всё это из добрых побуждений, что он прав и надо уступить. Она не умела идти на компромисс. Могла замолчать, расплакаться, рассердиться, но только не признать свою неправоту. Рита соглашалась потом. Через час, через день.
Виктор страшно раздражался, когда она дерзила ему, или принимала невыносимый тон «бесцельного» спора, как он называл это про себя. Когда на любое «да» она отвечала «нет», а все попытки примирения пресекала насмешкой, сарказмом, или упрёком.
Но над всем этим, над его раздражением и неизбежными сожалениями о зря потраченном времени на споры с ней, над желанием подавить волю Риты грубой мужской силой, расправляла крылья его любовь к этой женщине. И так было всегда, всегда, всегда… в любой день и час он мог остановиться и найти в своём сердце только эту любовь.
Виктор знал, что даже если захочет, не сможет избавиться от этого чувства, вернуться к тому, как он жил до встречи с Ритой. Она перевернула его душу. Да и не только душу. Вяземский не мог припомнить чтобы так страстно вожделел к женщине, даже в дни его юности, желания его были спокойнее.
Сейчас она лежала на нём и спала. Её волосы рассыпались по его груди. И так же как в доме Риты, когда свет от фар проходящих по Фонтанке машин полз по потолку, и шуршание шин по асфальту монотонно разгоняло тишину ночи, так же и здесь мертвенный свет пробивался сквозь жалюзи, полосками ложился на пол и стены, и непрекращающийся шорох и шепот составлял неотъемлемую часть ночных звуков. Но это был лунный свет и дыхание моря, и шум сосен. И ещё было тепло её тела, удары её сердца, которые он чувствовал грудью, и запах её влажных волос. В такие минуты она полностью принадлежала ему, а он ей и спорить было не о чем. Они составляли единое целое с этим светом Луны, полумраком спальни, ночной тишиной и страшной бездной Бытия, которая разверзается над мужчиной и женщиной, когда они соединяют свои тела и души.
В этой близости с Ритой Виктор легко мог закрыться от всех мыслей, он оставлял их там, у черты реального мира, и предавался какому-то особому чувству, похожему на взгляд внутрь себя, и через себя на Мир. Он понимал, что счастлив. Счастье его было странным, каким-то мучительным и тёмным, но это было именно счастье, потому что Виктор владел тем, к чему стремился. У него был дом у моря и Рита. Вместе с тем, в минуты этой невероятной близости с ней, он ощущал холодное дуновение страха. Одну мысль он никак не мог изгнать. Она занозой сидела в его мозгу. Он БОЯЛСЯ потерять Риту, а вместе с ней и этот дом, который без неё стал бы ему не нужен. Боялся, что Рита однажды не захочет мириться и уйдёт после очередной их ссоры, или что ей наскучит жизнь в этом уединении. Нет, на самом деле он боялся, что ей надоест жить с ним.
Виктор знал и не знал её. У каждого из них, до того дня, когда что-то свело их на автобусной остановке у Казанского собора, была своя жизнь. Были у них друзья, близкие, любимые. У Виктора была семья, у Риты — мужчины, один или несколько, Виктор не знал и не спрашивал. Он и так видел, что она хоть и не сломана, но искривлена духовно, испорчена тем, или теми, кто были с ней рядом. Прошлое оставило свои метки, порезы, царапины и шрамы и на них обоих. Если это и удастся исправить, то очень не скоро или совсем никогда.
Вяземский понял достаточно быстро, что перемены в ней не случайны. Это было похоже на какие-то рецидивы, когда она начинала вести себя с мужчиной по определённой схеме, стереотипу. Наверное и сам он поступал так же и не замечал этого, когда пытался из прошлой своей жизни перенести что-то в новую жизнь с Ритой.
Иногда он совершенно не понимал её. Она вдруг начинала вести себя неадекватно. Вот к примеру вчера, когда они покупали машину. Начать с того, сколько времени ему пришлось уговаривать её. И ведь Рита хотела машину, и Виктор точно знал это. Но она зачем-то спорила, приводила какие-то дурацкие доводы, сердила его, выводила из себя, и только когда он готов был к чёртовой матери послать всю эту затею, согласилась и даже стала удивляться, чего это он так завёлся. В общем вела она себя стервозно. Но это было только начало. Когда они приехали в автомобильный центр, Рита вдруг стала спорить насчёт марки машины. Ещё дома они решили что это будет BMW но уже в центре она передумала и сказала что хочет “Мерседес”. В принципе особой разницы между этими марками Вяземский не видел, разве что в дизайне, а так по мощности двигателя и по комфортабельности всё почти один в один совпадало, но в том салоне, где они собирались покупать машину мерсов не было. Рита стояла на своём, и Виктору пришлось уступить. Они отправились в другой автосалон, самый дорогой и престижный. Покупатели там были солидные, персонал вышколен. Собственно там можно было просто купить машину не глядя, потому что всё оговаривалось в её описании: и цвет и модель. Но Рита сказала, что хочет походить и посмотреть. Для чего тогда в салоне стоят образцы? Виктор и тут согласился. Они пошли по кругу выставочного зала. Автомобили сверкали зеркальными фарами, блестели полированными корпусами. Рита открывала дверцы, заглядывала в салоны, отпускала шуточки. Ладно бы только про авто, она прошлась в своих замечаниях и по менеджерам, обслуживающим демонстрационный зал, а в довершение всего попросила одного из продавцов открыть багажник серебристого «Лексуса», который стоил столько сколько небольшая квартира на окраине Питера, и села в него, а потом залезла с ногами и свернулась там калачиком, при этом хихикая и повторяя: «Смотри, пася, какая я маленькая, меня тут и не видно». Всё это было странно и неприятно. Виктор видел, как смотрят на них менеджеры, старший в зале уже готов был сделать Вяземскому замечание. При всём том, что персонал вымуштровали предупреждать все желания покупателей, на выкрутасы Риты спокойно не смог прореагировать даже он. Виктор чувствовал себя идиотом, он уже не рад был, что затеял всё это. Надо было просто купить машину, а потом перевести её на имя Риты или написать доверенность, а он втянул в это и её. Мог бы предусмотреть, что она начнёт ёрничать. Виктору захотелось плюнуть и уйти, но он уже оставил для оформления свой паспорт. Можно было конечно посмотреть на всю эту ситуацию иначе, не раздражаться, а принять шутливый тон Риты. Она же не хотела ничего плохого, просто её манера веселиться, где надо и не надо, здесь была совершенно неуместна.