Все обернулись на некрасивого студента, а его соседи – прозектор по имени Гораций и один из близнецов (Коломбина не запомнила, который) – непроизвольно отдернули руки. На лице Аваддона появилась растерянная улыбка, но смотрел он не на медиума, а на Просперо.
– Благодарю тебя, Моретта, – сказал дож. – Возвращайся в свое новое обиталище. Мы желаем тебе вечного счастья. Позови к нам Ликантропа.
– Учитель… – сглотнув, произнес Аваддон, но Просперо властно качнул подбородком:
– Молчи. Это ничего еще не значит. Спросим Ликантропа.
– Я уже здесь, – хрипловатым, юношеским голосом отозвалась Офелия. – Привет честной компании от молодожена.
– Я вижу, ты и там остаешься шутником, – усмехнулся дож.
– А что ж, здесь весело. Особенно как посмотришь на всех вас.
– Скажи, кто должен быть следующим, – строго приказал духу Просперо. – И без шуток.
– Да уж, этим не шутят…
Коломбина во все глаза смотрела на Офелию. Невероятно! Как могли уста этой хрупкой девочки говорить таким уверенным, естественным баритоном?
Дух Ликантропа отчетливо выговорил:
– Аваддон. Кто же еще? – И со смешком закончил. – Тут уже и брачная постель расстелена…
Аваддон вскрикнул, и этот странный, гортанный звук вывел медиума из транса. Офелия вздрогнула, захлопала ресницами, потерла руками глаза, а когда отняла ладони, лицо уже было прежним: рассеянным, время от времени озаряемым нежной и робкой улыбкой. Да и глаза из черных стали обыкновенными – светлыми, влажными от выступивших слез.
Кто-то зажег свечи, а вскоре загорелась и люстра, так что в гостиной стало совсем светло.
– Как его настоящее имя? – спросила Коломбина, не в силах отвести взгляд от избранника (впрочем, все остальные тоже смотрели только на него).
– Никита. Никифор Сипяга, – растерянно пробормотал Петя.
Аваддон же поднялся и посмотрел на присутствующих со странным выражением, в котором смешивались страх и превосходство.
– Вот такой карамболь, – рассмеялся он, и тут же всхлипнул, и снова рассмеялся.
– Поздравляю! – с чувством воскликнул Калибан, крепко пожимая приговоренному руку. – Тьфу, да у тебя вся ладонь в холодном поту. Сдрейфил? Эх, дуракам счастье!
– Что… Что теперь? – спросил Аваддон у дожа. – Никак не соберусь с мыслями… Голова кругом.
– Успокойся. – Просперо подошел, положил ему руку на плечо. – Известно, что духи имеют обыкновение дурачить живущих. Без Знака всё это ровным счетом ничего не значит. Жди Знака и смотри, не наделай глупостей… Всё, собрание окончено. Уходите.
Он повернулся к соискателям спиной, и те один за другим потянулись к выходу.
Потрясенная увиденным и услышанным, Коломбина проводила взглядом неестественно прямую спину Аваддона – тот вышел из салона первым.
– Идем, – взял ее за руку Петя. – Больше ничего не будет.
Вдруг раздался негромкий повелительный голос:
– Новенькая пусть останется!
Коломбина сразу забыла и про Аваддона, и про Петю. Обернулась, боясь только одного – не ослышалась ли.
Просперо, не оглядываясь, поднял руку, поманил пальцем: иди сюда
Петя, фальшивый Арлекин, жалобно заглянул Коломбине в лицо. Увидел, как оно заливается счастливым румянцем. Потоптался на месте, вздохнул и безропотно вышел.
Еще минута – и Коломбина осталась с хозяином дома наедине.
"Было так. За окнами выл ветер, сгибая деревья. Грохотала железная крыша, небо озарялось зарницами. Природа неистовствовала, одолеваемая титаническими страстями.
Такие же страсти бушевали в душе Коломбины. Ее маленькое сердечко то замирало, то начинало биться часто-часто, как мотылек о стекло.
А он – он неспешно приблизился, положил ей руки на плечи и в продолжение всего мистического ритуала не произнес более ни единого слова. В речах не было нужды, этот вечер принадлежал безмолвию.
Он сжал Коломбине тонкое запястье, повлек за собой через темную анфиладу. Пленнице казалось, что, пересекая комнаты, она, подобно бабочке, проходит череду превращений.
В столовой она была еще личинкой – влажной от робости, съеженной, бессильной; в кабинете окоченела от ужаса и превратилась в слепую и бездвижную куколку; в спальне же, на разостланной медвежьей шкуре, ей суждено было обратиться пестрокрылой бабочкой.
Не существует слов, чтобы хоть сколько-то похоже описать случившееся. Глаза той, чья девственность приносилась в жертву, были широко раскрыты, но они ничего не видели – лишь скольжение теней по потолку. Что же до ощущений… Нет, не помню. Попеременное погружение то в холод, то в жар, то снова в холод – вот, пожалуй, и всё.