Пока Гржемский сидел в машине и обдумывал свои дальнейшие действия, на сцене появился новый персонаж.
К подъезду подошел хорошо одетый господин (Гржемский сразу же, ни секунды не колеблясь, мысленно назвал его «господином», а не «мужчиной» или «молодым человеком»). Этот господин прочитал номера квартир на подъезде, справился с адресом, записанным в маленьком элегантном блокноте, и непривычно вежливо, без явно выраженного акцента, но с неуловимо иностранными интонациями обратился к сидящим у подъезда традиционным старухам:
— Простите за беспокойство, но не знает ли кто-нибудь из вас… гражданина Ильичевского из семнадцатой квартиры?
Вежливость незнакомца вызвала у старух настороженный интерес, но поскольку в наше время шпионов не боятся, а скорее ждут от них спонсорской помощи или еще каких-нибудь жизненных благ, старухи пошли на контакт и ударились в воспоминания.
— Ильичевский… Да, что-то знакомое. Митревна, может, ты помнишь, ты, почитай, с самой войны тут безвыездно живешь…
— Так это, кажись, Иван Игнатьич, что из органов. Точно, он ведь как раз в семнадцатой жил.
Гржемский напрягся, весь превратившись в слух и вместе с тем стараясь ни одним звуком, ни одним движением не выдать своего заинтересованного присутствия, рассчитывая на то, что никто обычно не обращает внимания на человека, тихо сидящего в закрытой машине, его воспринимают как неодушевленный элемент пейзажа.
Напряженное внимание старого коллекционера вызвала фамилия Ильичевский.
Он на всю жизнь запомнил старую канцелярскую папку с завязками, на которой круглым отчетливым почерком было написано «И. И. Ильичевский. Протоколы». Эту папку положил ему на стол восемь лет назад подозрительный старик Примаков. Он развязал матерчатые завязки, открыл папку, и Леопольд Казимирович утратил покой. В этой папке лежали те самые офорты. И теперь все вставало на свои места. Неизвестный ему И. И. Ильичевский работал в органах. Все знают, как много бесценных сокровищ прилипло за годы репрессий к «чистым рукам» чекистов.
К рукам Ильичевского прилипли, может быть, среди многого другого, офорты Рембрандта. Ильичевский и Примаков жили в одной квартире, и офорты попали в руки Примакова скорее всего после смерти старого чекиста. Хотя, может быть, Ильичевский послал соседа к нему, Гржемскому, чтобы узнать истинную ценность офортов. Это можно уточнить, выяснив дату смерти Ильичевского.
Узнавать эту дату Гржемскому не пришлось — дотошная Митревна вспомнила, порывшись в памяти:
— Иван-то Игнатьич из семнадцатой давно помер, еще при старой власти, при советской то есть… Когда же это было… аккурат, когда Анжелка из двенадцатой негритенка родила…
Такое яркое событие помнили все присутствующие и совместными усилиями установили, что случилось это в восемьдесят четвертом году. Значит, Примакову офорты достались после смерти Ильичевского.
Старухи между тем продолжали конференцию:
— Иван Игнатьич серьезный был мужчина, солидный. А вы как бы на него маленько на внешность смахиваете. Вы ему, случаем, не родственник ли какой будете?
В последнем вопросе прозвучала уже традиционная отечественная подозрительность. Элегантный господин пробурчал в ответ что-то нечленораздельное и поспешил ретироваться. Леопольд Казимирович чуть .выждал и тронулся за ним следом. На улице иностранца ждало такси. В этот день Гржемскому приходилось все время кого-нибудь преследовать. На этот раз пришлось ехать недалеко — такси высадило элегантного господина около гостиницы «Санкт-Петербург». Гржемский поспешил за ним в холл гостиницы. Импозантный швейцар, в прежние времена зорко следивший, чтобы посторонние не проникали в гостиницу, не положив что-нибудь ощутимое ему в карман, теперь стоял у дверей просто как украшение интерьера. Леопольд Казимирович подошел к стойке портье, как только интересовавший его господин отошел от нее с ключами.
— Будьте любезны, — обратился он к девушке за стойкой, — этот господин, который только что отошел от вас, — я аккредитован на одной с ним конференции по… астроирригации, но нас не представили друг другу, — скажите, его фамилия, кажется, Моррис?
Чтобы придать большую убедительность своему вопросу, Гржемский пододвинул к девушке сложенную вдвое двадцатидолларовую купюру. Девушка взглянула на купюру пренебрежительно, но купюра тем не менее бесследно исчезла и ответ последовал, хотя интонация была такова, что старый коллекционер почувствовал себя бедным просителем.
— Никакой не Моррис, это мистер Алекс Ильичевски из триста шестого номера.
Гржемский сдержанно поблагодарил ее и наконец отправился домой.
Дома он набрал номер телефона гостиничного коммутатора и попросил соединить с мистером Ильичевски из триста шестого номера.
Мистер Ильичевски вежливо поздоровался по-английски, но Леопольд Казимирович в эти игры играть не собирался и спросил на чистом русском:
— Вы покойному Ивану Игнатьевичу Ильичевскому кем доводитесь?
— А с кем я говорю? — осведомился мистер встревоженно.
— Вы меня не знаете, а вот я об Иване Игнатьевиче Ильичевском много чего интересного знаю. Так все-таки кто вы ему?
— Давайте встретимся и поговорим. Я в вашей стране не очень доверяю телефону.
— Судя по вашему произношению, эта страна не так уж давно была и вашей… а мои планы таковы, что скоро она не будет моей. Но я с вами согласен, по телефону лучше ни о чем серьезном не говорить. Давайте встретимся завтра в час дня у входа в Петропавловскую крепость. Вам от гостиницы очень близко. Да и мне недалеко.
— Как я вас узнаю?
— Я сам вас узнаю, этого достаточно.
На следующий день ровно в час дня Леопольд Казимирович подошел у ворот Петропавловской крепости к нервно прохаживающемуся господину.
— Так, все-таки кем же вы доводитесь покойному Ильичевскому? И почему вы так нервничаете и не можете спокойно ответить на такой, казалось бы, простой вопрос?
— С чего вы взяли, что я нервничаю?
— Мне кажется, это совершенно очевидно.