Хелен сидела неподвижно, уткнувшись Ральфу в грудь лицом. Я вздрогнула. Он, наверное, остывает. Трупное окоченение. Желудок скрутило. Я не могла смотреть на это.
— Думаю, лучше позвонить кому-нибудь, — нарушила я тишину.
— Подожди! — Она резко вскинула голову. — Подожди. Нельзя, чтобы Анна проснулась.
Я непонимающе уставилась на нее. От шока ее разум, похоже, немного помутился. Все кончено. Для всех нас. И для Анны тоже.
Я помотала головой:
— Она все равно узнает. Нам придется…
Хелен закрыла глаза. За какой-то час она изменилась. Осунувшаяся, постаревшая, дыхание прерывистое, как у тяжелобольной. Она выглядела так, словно очень старалась собраться с силами, взять под контроль свои расшатанные нервы.
— Нам… — пробормотала она себе под нос.
Мой взгляд упал на торчавшую из-под ткани ногу Ральфа. В полутьме пятки казались синими. Выпитый джин всколыхнулся у меня в животе.
Я успела добежать до туалета на первом этаже, прежде чем меня вырвало. Склонившись над унитазом, я упиралась взглядом в туалетную щетку в держателе. Первозданной чистоты. Погруженную в синий дезинфицирующий раствор. Перед глазами все завертелось. Я была пылинкой, которая свободно падала сквозь время и пространство. Боже милостивый, что я наделала?
Опустошив желудок, я выползла из туалета на четвереньках, как собака. Голова раскалывалась.
Добравшись до кухонной мойки, я с трудом поднялась на ноги и плеснула холодной водой в лицо, помыла руки и прополоскала рот. На улице уже почти стемнело. Очертания садовой ограды за окном, розы, оплетающие шпалеры, слились с моим отражением бледное лицо, огромные испуганные глаза.
Сама мысль о возвращении к лестнице в подвал была невыносима. По счастью, в кухне была другая дверь, ведущая в гостиную.
От неожиданности я чуть не подпрыгнула. В густых сумерках на самом краешке кресла сидела Хелен, неподвижная и безмолвная. Все еще в кардигане и этих своих нелепых туфлях. Спина идеально прямая, кулаки сжаты, костяшки побелели. Лоб сосредоточенно напряжен. То ли она думала о чем-то своем, то ли молилась. Может, для силы? Для решимости.
Я неуверенно остановилась в дверях, не зная, что сказать.
Губы Хелен задрожали. Она что-то пробормотала себе под нос.
Я сделала шаг вперед, она удивленно посмотрела на меня и указала на кресло напротив.
Я открыла было рот, чтобы еще раз сказать: «Надо вызвать полицию», но передумала. Пусть придет в себя.
Повинуясь ее жесту, я опустилась в кресло и стала наблюдать за ней. Его жена. Моя соперница… Он хотел уйти от нее — всегда так говорил. Но не мог причинить ей боль. «Это ее убьет», — говорил он. И к тому же у них была Анна.
Я помотала головой. Наша битва за Ральфа осталась в прошлом. В конце концов проиграли мы обе. Меня все еще трясло. Я положила руки на колени, ладони были липкими. Сильно болела голова. Опять подкатывала тошнота, но в желудке уже ничего не осталось. Хотелось поскорее добраться до дома, залезть в постель и уснуть. Если я вообще смогу уснуть.
Я попыталась представить, что будет после звонка в полицию. Звук сирены. Стук в дверь. Долгие часы в участке. Вопросы. Протокол. Резкий свет в холодном помещении с голыми стенами. Невыносимо!
Голова шла кругом. Может, она права, что не разрешила мне звонить в полицию? Может, есть другой способ?
Ральф. Лежит мертвый в подвале, всего в нескольких футах от меня. И во всем этом виновата я!
Через некоторое время Хелен открыла глаза, повернулась и посмотрела в окно. Поднялась на ноги, включила свет, как делала, наверное, каждый вечер, и задернула шторы, оставив небольшой промежуток для света, чтобы показать, что хозяева дома…
— Никто не должен знать, что случилось. — Ее лицо оставалось каменным. — Никто.
— Но он… Я помедлила, подбирая слово, не в силах произнести «умер». — Но он ушел. Все равно все узнают.
Она обратила на меня пустой взгляд:
— Возможно. Когда-нибудь. Но не сейчас. И не в той версии, как это случилось на самом деле.
Я закрыла глаза. Она хочет сохранить в тайне причину его смерти. Это означает одно: никто, даже Анна, не должен узнать, что их счастливый брак никогда таковым не был.
Ну что тут скажешь? Внезапно она показалась мне такой твердой, такой решительной, будто хотела, чтобы я возражала.