Также я уже не помню, наткнулась ли я на плакат со своим именем до или после того, как увидела кота в Колизее.
Кот в Колизее был рыжим, если я еще не уточняла, и одноглазым.
На самом деле этот кот был далеко не красавец, и все равно мне не терпелось увидеть его снова.
У Саймона был кот когда-то. Которому мы никак не могли придумать имя.
Кот — только так мы его и звали.
Здесь, когда выпадает снег, деревья вырисовывают странные узоры на фоне белизны. Само небо часто белое, и дюны скрыты, и пляж тоже белеет до самой кромки воды.
Поэтому в некотором смысле все, что я вижу, напоминает тот мой трехметровый холст с четырьмя слоями грунтовки.
Время от времени, однако, я развожу костры на пляже.
Чаще всего я склонна делать это осенью или ранней весной.
Однажды, разведя костер, я начала вырывать страницы из книги, поджигать их и бросать по ветру, чтобы посмотреть, не заставит ли он их взлететь.
Большинство страниц упали прямо рядом со мной.
Книгой была биография Брамса, кособоко стоявшая на одной из полок и непоправимо испорченная сыростью. Впрочем, она была напечатана на чрезвычайно дешевой бумаге, если уж на то пошло.
Между прочим, когда я говорю, что иногда слышу музыку в голове, то часто я даже знаю, чей голос звучит, если музыка вокальная.
Я не помню, однако, кто пел вчера «Рапсодию для альта».
Я не читала биографию Брамса. Но думаю, что в этом доме есть одна книга, которую я прочла с тех пор, как приехала.
На самом деле, можно сказать, две книги, поскольку это был двухтомник древнегреческих пьес.
Хотя, где я действительно читала ту книгу, так это в другом доме, дальше по пляжу, который я спалила дотла. Единственной книгой, в которую я заглядывала в этом доме, был атлас. Хотела проверить, где находится Савона.
Честно говоря, я сделала это не больше десяти минут назад, когда решила вернуть сюда картину, изображающую дом.
Вот только я теперь не уверена, является ли она картиной этого дома или просто какого-то дома, очень похожего на этот.
Атлас стоял на полке, прямо за картиной, которая была к ней прислонена.
И рядом с биографией Брамса, напечатанной на чрезвычайно дешевой бумаге, стоящей кособоко и непоправимо испорченной.
По-видимому, то была совсем другая книга, из которой я вырывала и поджигала страницы, чтобы воспроизвести чайку.
Если только, конечно, в этом доме не было двух биографий Брамса, напечатанных на дешевой бумаге и поврежденных сыростью.
Кэтлин Ферриер — вот кто пел «Рапсодию для альта».
Полагаю, не обязательно объяснять, что любая версия музыки, звучащая в моей голове, будет той версией, что лучше всего мне знакома.
В Сохо у меня была старая пластинка «Рапсодии для альта» с Кэтлин Ферриер.
А сейчас кусок липкой ленты снова пытается оторваться от окна соседней комнаты и шуршит, словно кошка.
Чайке имя не дают.
Однажды, когда я вслух читала греческие пьесы, некоторые строки звучали так, будто были написаны под влиянием Уильяма Шекспира.
Любой бы пришел в недоумение, как это Эсхил или Еврипид могли читать Шекспира.
Я вспомнила анекдот об одном греческом авторе, заметившем, что будь он уверен в жизни после смерти, то охотно повесился бы, чтобы встретиться с Еврипидом. По сути, однако, анекдот этот был ни к чему.
Наконец меня осенило, что переводчик наверняка читал Шекспира.
В иных обстоятельствах я бы не сочла это знаменательным озарением, не считая того факта, что я была определенно безумна, когда читала пьесы.
По правде говоря, я лишь сейчас осознала, что, возможно, вовсе не готовила, когда спалила дотла тот, другой, дом, а как раз бросала в огонь лист за листом из «Троянок», прочитав их с обеих сторон.
В то же время я понятия не имею, зачем сказала, что сожгла биографию Брамса, ведь и десяти минут не прошло, как я указала, что биография Брамса стоит рядом с атласом, за картиной.
Некоторые вопросы остаются без ответа.
Такие, как, например, о чем мог думать мой отец, глядя на старые фотографии, а затем в зеркало рядом с маминой кроватью.
Или можно ли было добраться до замка или нет, продолжая ехать по той дороге.
Ну, что касается последнего примера, то там в конце был съезд.
К замку — так, наверное, было написано на знаке.
На джипе можно было бы направиться прямиком вверх по холму, а не держаться дороги.
Между тем в Ла-Манче, если смотришь на замки, нельзя не вспомнить о Дон Кихоте, конечно же.
Точно так же как невозможно не вспомнить об Эль Греко в Толедо, пусть даже Эль Греко не был испанцем.