Однако слишком часто можно услышать, что о нем говорят как об испанце.
Знаменитые испанские художники, например Веласкес, Сурбаран или Эль Греко... — примерно такого рода фразы приходится слышать.
И напротив, крайне редко можно услышать, что о нем говорят как о греке.
Знаменитые греческие художники, например Фидий, Феофан Грек или Эль Греко... — такого рода фразы почти никогда не услышишь.
И все же нетрудно представить, что Эль Греко является прямым потомком кого-то из тех, других греков, если хорошенько подумать.
Конечно, можно было легко потерять нить, за столько-то лет. Но кто возразит, что она не уходит еще дальше в прошлое, скажем, к Ахиллесу, почему нет?
Я почти уверена, что у Елены был хотя бы один ребенок, по меньшей мере.
А на картине все-таки изображен этот дом.
Более того, в нем даже есть кто-то — у самого окна, наверху, через которое я наблюдаю закат.
Я совсем не замечала ее прежде.
Если это она. Мазки довольно абстрактны в том месте, так что это скорее намек на фигуру.
Тем не менее мне вдруг стало интересно, кто мог притаиться в окне моей спальни, пока я печатаю прямо тут, внизу.
Да, в то же самое время — на стене сверху, наискосок от меня.
Все это не стоит понимать буквально, разумеется.
Хотя я только что закрыла глаза и поэтому могла бы вдобавок сказать, что в этот самый момент фигура находится не только на втором этаже и на стене, но еще и в моей голове.
Если бы я вышла из дома, встала там, откуда видно окно и проделала то же самое снова, то расстановка могла бы стать намного сложнее.
Если на то пошло, я только сейчас заметила на картине кое-что еще.
Дверь, через которую я обычно вхожу в дом и выхожу на террасу, открыта.
Не ранее как две минуты назад я эту самую дверь закрыла.
Разумеется, никакое мое действие, вроде этого, ничего не меняет в картине.
Тем не менее я снова только что закрыла глаза, пытаясь представить дом на картине с закрытой дверью.
В этой версии картины в своей голове мне не удалось закрыть дверь.
Если бы у меня остались краски, я могла бы сама нарисовать закрытую дверь на картине, начни это тревожить меня всерьез.
В этом доме нет художественных принадлежностей.
Однако когда-то здесь, без сомнения, должны были быть всевозможные принадлежности такого рода.
Ну, за исключением тех, что она отнесла в дюны — где еще художнице их хранить?
Теперь я вдобавок сделала художника женщиной. Наверняка это из-за моего стойкого ощущения, что в окне женщина.
Но, так или иначе, можно предположить, что в доме на картине должны иметься какие-нибудь художественные принадлежности, пусть даже их и не видно на самой картине.
На самом деле столь же вероятно и то, что в доме есть также другие люди — выше и за спиной женщины у моего окна.
Впрочем, другие люди вполне могут быть на пляже, ведь на картине летний вечер, но не позже четырех часов.
Таким образом, далее приходится задаться вопросом, почему женщина в окне сама не пошла на пляж, если уж об этом зашла речь.
Хотя, поразмыслив, я решила, что женщина запросто может быть ребенком.
Поэтому ее, возможно, оставили дома в наказание за проступок.
Или, быть может, она даже заболела.
Не исключено, что у окна на холсте вообще никого нет.
В четыре часа я попытаюсь определить, с какого именно места в дюнах художница взяла перспективу, а затем посмотрю, как там падают тени.
Пусть даже мне придется угадывать, когда наступит четыре часа, ведь в этом доме нет ни настенных, ни наручных часов.
Однако все, что нужно сделать, это сравнить реальные тени на доме с теми, что изображены на картине.
Хотя, возможно, реальные тени у окна, когда я выйду, ничего не прояснят насчет картины.
Возможно, я не стану выходить.
Кстати говоря, однажды я думала, что видела кого-то у настоящего окна.
Это было в Афинах, когда я все еще искала, так что произошло, можно сказать, целое событие.
Да. Куда большее событие, чем даже кот в Колизее.
На самом деле Акрополь тоже был виден из того окна.
А окно выходило на улицу с множеством таверн.
Тем не менее, когда солнце доходило до такого угла, под которым Фидий брал перспективу, Парфенон казался почти сияющим.
Вообще-то лучшее время наблюдать за этим — тоже четыре часа дня.
Несомненно, что дела лучше шли у тех таверн, из которых открывался этот вид, хотя все они располагались на одной и той же улице.
Если только, конечно, им не покровительствовали люди, которые жили в Афинах так давно, что уже устали от его созерцания.