Я не делала никаких пометок, где прервалась, а просто оставила этот лист в машинке.
Возможно, я прервалась на том, что подошла к бейсбольным мячикам в подвале, так как тема бейсбола всегда казалась мне скучной.
Затем я пошла на прогулку по пляжу, до другого дома, который сгорел.
Вчерашний закат был закатом Винсента Ван Гога, с известной долей тревожности в нем.
Может быть, я просто думаю о потеках краски.
Вообще-то я не раз задавалась вопросом, почему те книги лежат в подвале, а не наверху вместе с остальными.
Места достаточно. Многие из полок здесь наверху наполовину пусты.
Хотя, несомненно, когда я говорю, что они наполовину пусты, я должна была бы сказать, что они наполовину заполнены, так как, вероятно, они были совершенно пусты, прежде чем кто-то заполнил их наполовину.
Впрочем, опять же не исключено, что они когда-то были заполнены полностью и стали наполовину пусты только тогда, когда кто-то убрал половину книг в подвал.
Я нахожу этот второй вариант менее вероятным, чем первый, хотя его нельзя совсем отбросить.
В любом случае, нынешнее состояние полок объясняет то, почему так много книг в доме стоят завалившись или криво. И, таким образом, оказались непоправимо деформированы.
«Бейсбол, когда трава была настоящая»[2] — так, кажется, называлась одна из них.
В этом случае, надо признать, значение названия вызывает, как минимум, легкое любопытство.
Не то чтобы это чрезвычайно любопытно, ведь бейсбол есть бейсбол, но, по крайней мере, слегка любопытно.
Вообще-то я, пожалуй, начну косить свою траву, которая, несомненно, реальна, хотя и непомерно высока.
Я не могу косить траву. Не этой газонокосилкой, которая проржавела так же сильно, как пикап и велосипеды.
У меня есть другие велосипеды вообще-то.
Один из них точно находится рядом с пикапом. Другой может быть на заправке, в городе.
Был еще велосипед в тупике у Акрополя, как помнится.
Возможно, книги в подвале являются запасными.
То есть как две биографии Брамса. Даже если обе они хранились наверху.
Кстати, у окна дома на картине никого нет.
Теперь я пришла к выводу, что пятно, казавшееся мне человеком, является тенью.
Если это не тень, то, возможно, занавеска.
На самом деле это могло быть просто попыткой намекнуть на глубину там, внутри комнаты.
Хотя, так сказать, все, что есть в том окне, — лишь пятнышко жженой сиены. И немного желтой охры.
Более того, самого окна тоже нет, если выражаться в том же духе, а есть только форма.
Так что все предположения, которые я сделала о человеке в окне, теперь, очевидно, становятся бессмысленными.
Если только, конечно, мне впоследствии не придется убедиться в том, что в окне все же кто-то есть, снова.
Я выразилась неудачно.
Я хотела сказать, что, возможно, у меня снова появится убеждение, что в окне кто-то есть, а не в то, что кто-то был в окне и ушел, но может вернуться.
В любом случае, очевидно, что мое собственное измененное восприятие вроде этого ничего не меняет в картине.
Так что, возможно, мои предыдущие рассуждения все-таки остаются в силе.
Я очень слабо представляю, что имела в виду.
Едва ли можно рассуждать о человеке, которого нет.
Однако нельзя отрицать, что такие рассуждения имели место быть.
Два дня назад, когда я слушала Кэтлин Ферриер, что именно я слышала?
Вчера, когда я рассуждала о человеке у окна на картине, о чем именно я рассуждала?
Я только что вернула картину в комнату с атласом и биографией Брамса.
Вообще-то я проспала еще одну ночь.
Я упоминаю об этом сейчас только потому, что в некотором смысле теперь можно сказать, что послезавтра наступило очень быстро.
Некоторые вопросы, однако, так и будут казаться неразрешимыми.
Такие как, например: если я пришла к выводу, что на картине нет ничего, кроме форм, делаю ли я также вывод о том, что на этих страницах нет ничего, кроме букв алфавита?
Если бы человек понимал только греческий алфавит, что было бы на этих страницах?
Определенно, в России я проехала мимо Санкт-Петербурга, не зная, что это Санкт-Петербург.
В сущности, Анна Каренина тоже могла проехать мимо, не зная, что это был Санкт-Петербург.
Видя указатель на Сталинград, как бы Анна Каренина могла его понять?
Тем более что знак, вероятнее всего, указывал бы на Ленинград?
Очевидно, что теперь я совсем потеряла ход мысли.
Однажды Роберт Раушенберг стер большую часть рисунка Виллема де Кунинга, а затем назвал его «Стертый рисунок де Кунинга».
2
«Baseball When the Grass Was Reaclass="underline" Baseball from the Twenties to the Forties, Told by the Men Who Played It» — книга Дональда Хонига (1975).