На третью неделю после моего приезда в Антиб за завтраком мне принесли большой конверт. Горничная наливала апельсиновый сок и раскладывала хлеб, когда мадам Роза с раскрасневшимся лицом вошла в столовую с письмом в руке. Попугай сидел на ее плече и между ругательствами на нескольких языках нежно и осторожно пощипывал ее сережку. Она положила конверт на красно-белую клетчатую скатерть и нетерпеливо сложила руки на груди.
– Доставка лично в руки! – провозгласила она. – Мне пришлось дать мальчику чаевые.
Я понимала, что они будут включены в мой счет. Мы с мадам Розой относились друг к другу очень тепло, но никто не притворялся, что я не являюсь клиенткой, оплачивающей свое проживание и питание.
– Ну как, собираетесь открыть его? – Любопытство сделало ее тон неумышленно резким.
Супруги из Парижа, которые, как и я, рано прибыли к завтраку, выжидающе смотрели на меня, застыв с вилками в руках.
Я взвесила конверт на ладони, ощущая его как символ одного из тех решающих моментов, которые меняют дальнейший ход жизни. Конверт говорил о чьем-то решении, и у меня не было иного выбора, кроме как принять его. Я открыла.
Внутри был набор фотографий всех образцов керамики, которые показал мне Пабло, которые обсудил со мной, а также записка от Жаклин с разрешением однократно воспроизвести их при публикации статьи.
Послание было недвусмысленным: «Твои дела здесь закончены; больше не возвращайся». И мне предстояло писать о керамике Пикассо, а не о том лете в Антибе, где были Пабло, Анна и Сара…
Я была уверена, что это послание от Пикассо. Оно было отправлено в качестве доброго, но также – и прощального жеста.
Мадам вздохнула. Она поняла, что означает этот конверт. Я больше не вернусь в студию в Валларисе. Больше не увижу Пикассо. Я была так близко от цели! А теперь сожалела о том, что с самого начала не пробилась в студию силой и не объявила: «Я твоя дочь!»
Но что, если бы дело дошло до этого? Тогда не было бы никакого интервью, никакого дальнейшего знакомства. Жаклин бы позаботилась об этом! Он мог бы просто вытолкать меня за дверь. Даже если бы он признал меня и заключил в объятия, что дальше? У Пабло Пикассо уже было множество признанных детей: Поль от его жены Ольги, Майя от одной из его первых любовниц Мари-Терезы Уолтер, Клод и Палома от Франсуазы Жило, которая недавно ушла от него… Хотела ли я стать приживалкой – одной из списка тех неугомонных людей, чьи имена появляются в мелких статьях из таблоидов, когда кто-то объявляет себя внебрачным результатом любви Амелии Эрхарт или правнучкой дофина Франции с претензией на трон?
Довольно!
Когда-то моя мать была любовницей знаменитого художника. Потом она дала мне отца по имени Гарри, который помогал растить меня и смотрел на мою мать так, как, я надеялась, кто-то будет смотреть на меня, когда я вырасту. Мать научила меня любить искусство моего времени, а не только пыльные старинные шедевры; еще она научила меня хранить секреты. Это было мое наследие.
Мадам Роза взяла конверт с фотографиями и перебрала их.
– Но они замечательные! – сказала она.
– Да. Теперь у меня достаточно материала для статьи. Это все, за чем я приехала.
В тот день я выполнила и другую свою задачу в Антибе.
Я распаковала маленькую банку, где хранила горсть праха моей матери, и положила в сумочку. Затем я прошла вниз по склону холма – от пансиона мадам Розы через город на другую сторону Антиба – к океану, где воздух был напитан солью, а постоянные жители окрестностей, домохозяйки, мясники и лавочники сменились туристами в откровенных бикини и цветастых рубашках.
Гостиница мсье Селла с выцветшими розовыми стенами оставалась на прежнем месте, примостившись на краю утеса, но теперь она находилась в окружении более крупных и шикарных заведений. Веранда, где Сара, Джеральд, Ольга и Пикассо пили кофе и смаковали коктейли, была пуста, если не считать двух горничных, которые раскладывали на столиках тарелки и столовые приборы. Я подошла к тому месту, откуда, по моей оценке, была сделана фотография, и заняла позицию Пикассо, выбравшего необычный угол съемки.
С закрытыми глазами я могла ясно представить Сару и Ольгу на заднем плане; Сара улыбалась в камеру, Ольга выглядела мрачной. Веранду обрамляли пальмы, а за ними виднелись отдаленные холмы, покрытые соснами и кипарисами. Я видела свою мать, которая больше не была размытой тенью на переднем плане, а стала темноволосой черноглазой девушкой с прямым длинным носом и шрамом над бровью, все еще красным и припухшим после недавнего бегства из Испании.