С закрытыми глазами я слышала шелест мистраля в пальмовых кронах, и это звучало как шепот в ухе, приветствие из далекого прошлого. Казалось, моя мать находится очень близко – ближе, чем когда-либо после ее смерти. Я знала это место так хорошо, как будто бывала здесь раньше.
«Спасибо, Сара! – подумала я. – Ты хорошо подготовила меня к этому». В этот момент она получила прощение. Они с моей матерью были подругами, потом – соперницами. Но теперь это отошло в прошлое, а мне предстояло разобраться в будущем.
Горничные не обращали на меня внимания и продолжали подготовку к ланчу: аккуратно ставили тяжелые фарфоровые тарелки на салфетки, чтобы ткань не унесло ветром, и тихо переговаривались. Я стояла в тени пальмы, чьи зубчатые кисти плясали на ветру высоко над головой. Было еще не время для ланча, и когда я попросила столик, официантки выразили недовольство.
– Слишком рано, – отрезала одна из них, даже не взглянув на меня.
– Пожалуйста!
Она нахмурилась, но уступила и указала на столик на краю веранды, откуда я могла смотреть на океан через балюстраду. Сара и моя мать тоже видели этот пейзаж.
Я села и заказала чай; после той злополучной чашки кофе я предпочла чаепитие. Я дожидалась нужного момента, прислушиваясь к голосам, которые стихли десятилетия назад. Я видела людей, которых здесь больше не было, и чувствовала себя окруженной ими: Сара, Джеральд, Пабло, Ольга. Сыновья Сары… Мертвые смешались с живыми – время стало единым.
– Анна? – Меня снова окликнули именем матери, как и Пикассо. В дверях стояла женщина в белом фартуке и высокой поварской шапке. Она смотрела на меня изумленно. – Это вы? Но как…
– Я не Анна. Я ее дочь, – повторила я то же, что сказала Пикассо. Однако его я могла узнать, а эта женщина была совершенной незнакомкой. Откуда она знала мою мать? Я в растерянности поднялась со стула.
– Ее дочь… Ну конечно! Как глупо с моей стороны! Должно быть, Анна… Сколько ей сейчас? А вы не помните меня… Разумеется: тогда вы были совсем малышкой! Можно? – Она села напротив и жестом подозвала официантку. – Чай без бисквитов? Немедленно принеси их! – велела она, и официантка поспешила на кухню, вернувшись через несколько секунд с тарелкой navettes – прованских пирожных в форме лодочек.
– Из сливочного масла, – с гордостью сказала повариха. – Никаких заменителей у меня на кухне, даже во время войны. Попробуйте!
Я не была голодна, но взяла пирожное и положила в рот. У меня было много вопросов. «По одному», – услышала я голос матери. Я задумчиво жевала и ждала, позволив этой женщине вести разговор.
– Как поживает ваша мать? – спросила она после того, как я съела два пирожных под ее бдительным взором.
– Она умерла полгода назад.
– Ох, мои соболезнования… – Ее глаза покраснели, и она заморгала, смахивая подступившие слезы.
– Откуда вы ее знаете? – спросила я. Повариха была слишком молода, чтобы работать здесь тридцать лет назад. На вид ей было около сорока: лишь намек на морщины в уголках глаз и никакой седины в каштановых волосах.
– Моя тетя Лоррен была поварихой, когда ваша мама работала здесь горничной. Я помню Анну. Еще чаю? – Снова характерный жест и торопливые шаги официантки, которая принесла новую чашку.
Сильный порыв ветра едва не сбил белую поварскую шапку. Она сняла ее и положила на колени.
– В этом году мистраль пришел рано, – сказала она. – Недобрый знак… Возможно, это значит, что немцы еще вернутся. – Она быстро перекрестила свой лоб и грудь для дополнительной защиты. – Откуда я знаю вашу мать? Иногда она играла со мной. Тогда я была очень маленькой, и я обожала прятки. Пряталась вон за тем растением, – она указала на большой глиняный вазон. – Каждый раз, когда она меня находила, то притворялась изумленной.
– Вы тоже были здесь тем летом?
– Да. Моя семья живет в Иссоре, но летом меня отправляли сюда, к тетушке. Значит, вы дочь Анны. Взрослая… – Она испытующе посмотрела на меня. – Да. Те же черные глаза, такие же волосы…
– Как поживает мадам Лоррен? – Я втайне надеялась поговорить с ней и побольше выяснить о матери.
– Она умерла много лет назад. Ваша мать приезжала на похороны. Вы не помните?
Когда она произнесла эти слова, мое смутное детское воспоминание о солнце и песке упорядочилось и расширилось. Самолет над водой. Долгая поездка по железной дороге. Теплое солнце, колючий песок, шепчущий океан и щекочущий ноздри аромат дикого тимьяна… Я была такой маленькой, что мама могла поднимать меня под мышки и усаживать на колени. Ее руки, обнимающие меня; воздух теплый, как в бане; голубое небо… Мы были здесь, в Антибе.