– Он маленький и недорогой, – сказала она. – Там о вас позаботятся; они тоже мои друзья.
Я дотащила свой чемодан до метро, проехала несколько остановок, зевая на ходу, и вышла в северную прохладу под тусклым солнцем недалеко от Нотр-Дама.
Я плохо уживаюсь с религией. Мы с матерью не были атеистками, но и не ходили в церковь. Религия находилась за пределами нашей повседневной жизни. Но старинные серые башни собора и огромное круглое окно-розетка словно приглашали меня внутрь. Я зажгла несколько свечей: за мою мать, за моего ребенка и за себя. Потом, спотыкаясь на неровных булыжных мостовых, которые становились все более узкими, нашла отель. Выцветшая красновато-желтая краска, треснувшее окно на первом этаже, покоробившийся ящик для цветов с увядшей геранью на подоконнике… Первое впечатление не было воодушевляющим.
Отель находился под управлением алжирской семьи и располагался так далеко от популярных туристических маршрутов, как только было возможно. В приемной был лишь маленький стол, подвинутый к стене в узком холле, а единственным общим помещением являлась комната отдыха, используемая и членами семьи, и постояльцами. Лестница, ведущая к моему номеру на третьем этаже, была такой узкой, что я могла прикоснуться к обеим стенам одновременно. Кровать была похожа на армейскую койку, а уборная находилась этажом ниже.
Но у меня был вид на Нотр-Дам и каштан, пусть и с облетевшей листвой: его ветви приветливо постукивали в окно. Напротив отеля располагался детский сад, поэтому улица дважды в день заполнялась детьми и их матерями, которые приходили и уходили. Я решила немного изучить их, когда поняла, что абсолютно ничего не знаю о детях. Это была хорошая комната для грез наяву и построения новых планов.
Сначала пряные запахи блюд, готовившихся на кухне, вызывали у меня тошноту, но на следующий день я привыкла и к ним. В сущности, я ожидала их, поскольку члены семьи предложили мне присоединиться к их столу и разделить с ними трапезу – кускус и баранину, тушенную с кориандром и тмином.
Я стала довольно эмоциональной – мадам Роза предупреждала меня об этом – в результате беременности и гормонов, поэтому когда мадам Насри спросила о цели моего приезда во Францию, разразилась слезами. Похоже, у меня выдался год слез: сначала из-за смерти матери, а теперь – из-за будущего ребенка.
Мадам Насри тоже заплакала из сочувствия ко мне, вытирая лицо уголком передника, покрытого желтыми пятнами от куркумы.
– Жизнь очень тяжела, – простонала она. – Я согласна. Но и хороша, да? Очень хороша.
– Да, очень хороша, – согласилась я.
В отличие от мадам Розы, имевшей шпионскую склонность вытягивать из собеседника все секреты и намерения, мадам Насри не задавала вопросов и не искала ответов. Если я плакала, она плакала вместе со мной, а потом возвращалась на кухню. Если я смеялась, она тоже – а потом возвращалась на кухню. Если мадам Роза заполняла нашу короткую дружбу женской болтовней, то мадам Насри предпочитала молчание.
– Она готовит целыми днями, – сказал мне Самир, один из ее сыновей. – Она из Магриба, маленького поселка на краю пустыни. Там, в Магрибе, французы плохо обращались с ее близкими.
Самир, высокий симпатичный юноша с волнистыми черными волосами и такими же темными пронизывающими глазами, как у Пикассо, приближался к тридцатилетию и еще не женился, о чем его мать часто упоминала за столом. Но у Самира были другие планы. Он объяснил их мне, когда пришел в мою комнату, чтобы починить заевшее окно. Он работал помощником официанта в ресторане «Максим» еще с довоенных времен и во время войны, когда ему приходилось убирать за немецкими офицерами, которые практически захватили это место. Он жил с родителями в силу традиции, но и потому, что экономил деньги и собирался открыть собственный ресторан.
– Когда-нибудь, если мама доживет, она будет работать у меня, – сказал он. – В моем ресторане.
Его мать заглянула в комнату, чтобы проверить, как продвигается работа с окном. И, подозреваю, чтобы убедиться, что мы ведем себя прилично. В отличие от мадам Розы, мадам Насри считала подозрительным, что я путешествую одна.
– Готовить в ресторане? Никогда! – заявила она. – Чтобы парижане потешались над моей едой? Ха! Достаточно того, что они останавливают меня на улице и регулярно требуют предъявить медицинскую карточку. Они хотят убедиться, что я не болею туберкулезом и что мои документы в порядке. Готовить для них? Нет! А ты женишься, Самир, и заведешь детей. Я буду готовить для них.
Самир скорчил гримасу за ее спиной и еще раз толкнул упрямую раму ладонью. Окно скользнуло вверх, и порыв ветерка быстро освежил маленькую комнату. Мистраль не последовал за мной из Прованса, но в Париже имелись собственные осенние ветры, которые могли бы посоперничать с ним. И сегодня городской ветер принес запахи хлебных дрожжей и автомобильных выхлопов. От последнего мне снова стало нехорошо, и я опустилась на кровать, глядя в потолок: это была еще одна рекомендация мадам Розы на случай тошноты.