– Хорошо, Самир, – сказала его мать, обеспокоенно взглянув на меня. – Теперь спускайся вниз. Мадемуазель Олсен нужно отдохнуть.
Ее ударение на слове «мадемуазель» было достаточно явным, и Самир сконфуженно кивнул. Мадам Насри снова посмотрела на меня с нескрываемым подозрением. Она догадалась о причине моей тошноты и не одобрила это обстоятельство. Мадемуазель… Незамужняя женщина.
«Привыкай к этому, – сказала я себе. – Когда твой живот начнет расти и люди увидят, что ты не носишь обручальное кольцо, будет еще много осуждающих взглядов».
Ирен Лагю согласилась встретиться со мной в кафе «Флора», а не у себя дома на бульваре Монтеня.
– У нее есть чрезвычайно любопытная служанка, – сообщила мадам Роза, когда договорилась о месте и времени нашей встречи, организовав все из крошечного кабинета в своем пансионе в Антибе.
– Лучше всего встретиться в публичном месте, где вы сможете говорить свободно. Ирен приведет подругу, которая знает английский и поможет вам. Ваш французский… – Она помедлила, не желая обидеть меня, но в данном случае сравнение было заслуженным: – Вы говорите по-французски, как ребенок. Если не хуже.
Ирен собиралась приколоть к плащу красную гвоздику, чтобы я могла ее опознать. Но в цветке не было надобности. В половине третьего, когда она зашла в многолюдное кафе (на полчаса позже оговоренного), я мгновенно определила ее по ореолу черных кудрявых волос и прямому, уверенному взгляду. Ей было шестьдесят, но она оставалась красавицей с лицом античной римлянки, какое можно видеть на музейных фресках и статуях.
Было ясно, почему молодой Пикассо сразу же в нее влюбился. Кроме поразительной внешности, в том, как ее длинная стройная шея поддерживала эту скульптурную голову с грузом волос, чувствовалась огромная сила. Она читалась в смелом взгляде ее темных глаз. Я испытала ревность, но не из-за себя, а из-за матери, которая стала любовницей Пикассо уже после, а может быть – и во время его долгого романа с Ирен.
Считалось, что «Влюбленные» были портретом Ирен, и сходство было очевидным, но Пикассо изменил ее энергию, забрал ее силу и смелость, превратив их в нечто более кроткое и менее уверенное. На картине ее необузданные черные волосы были покрыты шарфом, она застенчиво смотрела в сторону. Он приручил ее – по меньшей мере, на холсте.
Живая Ирен Лагю, постаревшая, но все еще прекрасная, помедлила у входа в кафе, озираясь. Она быстро нашла меня, сидевшую за столиком у стены. По соседству расположились влюбленная пара и шумная семья из пяти человек – они отмечали день рождения одного из детей.
Подруга, которую Ирен привела с собой, была старше, выше и проще одета; ее седые волосы были собраны в плотный узел на затылке. Она следовала за Лагю в покровительственной манере, иногда прикасаясь к ее плечу и направляя через лабиринт столов и стульев.
– Нет, так не пойдет, – сказала Ирен, подойдя к моему столику.
Она метнула ледяной взгляд в сторону шумной семьи и махнула рукой официанту в белом фартуке, который тут же к ней поспешил.
– Туда, – она указала на угловой стол, где только что закончила ланч большая компания. Это был стол на шестерых, а не на троих, и я ожидала, что официант откажет. Но этого не произошло. Поклонившись, он очистил стол за считаные секунды и накрыл его на троих.
– Меня здесь знают, – сказала Ирен, выбравшая стул между мной и своей спутницей – на углу. – Здесь уважают художников. Вы Алана Олсен? Та, кого прислала Роза?
Она прищурилась и внимательно присмотрелась ко мне. Подалась ближе, потом отодвинулась, изучая меня под разными углами.
– Ваше лицо выглядит знакомым… – сообщила она после того, как заказала кофе с коньяком. – Почему?
Я не ожидала. От Пабло – да, потому что он был близко знаком с моей матерью и видел ее шрамы, о которых не знала даже я, ее дочь. Но Ирен? Должно быть, они провели вместе лишь несколько минут, когда художница приехала на юг Франции и позировала в студии Пикассо тем летом.
– Вы могли видеть мою мать, – ответила я. – Тридцать лет назад. В Антибе, в гостинице мсье Селла.
– Ах! Та самая горничная, из-за которой произошли неприятности?