– Неприятности?
Ирен и ее спутница обменялись быстрыми взглядами.
– Это моя подруга Таша. Она будет помогать в случае затруднений. Я только что спросила у нее, как сказать «раздор» по-английски. Так вот, ваша мать вызвала раздор между Пабло и Ольгой. Вы знали?
– Узнала недавно. Еще я узнала, что тем летом она была любовницей Пикассо. И она была не единственной женщиной, вызывавшей раздоры.
– Верно. Этот мужчина – настоящий волокита, – сказала Ирен с необыкновенной нежностью в голосе. А затем снова жестко взглянула на меня. – Я его обожаю! Но пришло время… – Она снова быстро посоветовалась с Ташей. – Пришло время рационировать его, как сахар и мыло во время войны. Он подавляет своей личностью. И он не добрый человек.
Официант принес кофе и низко поклонился Ирен Лагю, словно королеве. Она проигнорировала его и продолжала смотреть на меня, размешивая два кубика сахара в своей чашке, а потом добавила третий, словно ради того, чтобы возместить лишения войны.
– Он знает? – спросила она, и в ее темных глазах вспыхнул озорной огонек. – Что вы его дочь? Да, я тоже это вижу.
– Вот как? – Откровенность и уверенность ее заявления изумили меня. – Я очень похожа на мать. Но теперь выяснилось, что похожа и на него.
Это было странное чувство: осознание того, что каждый раз, когда я смотрела в зеркало, то видела не только мать, но и его.
Я сделала глоток мятного чая.
– Не знаю. У меня не было возможности ему сказать. Я встретилась с ним в студии один раз, и мы побеседовали о керамике. После этого меня туда больше не пускали. А потом он уехал из Антиба и отправился в Ним, на корриду.
– Ба! Сезон корриды давно закончился. Он просто убежал! Или Жаклин, эта новая женщина, уволокла его с собой. Я слышала, что она воинственная баба. И ревнивая, как демон.
– У меня сложилось такое же впечатление.
– И что теперь? – Ирен уже теряла интерес к разговору. Она посмотрела на часы и что-то пробормотала, обращаясь к Таше.
– Теперь я возвращаюсь домой, в Нью-Йорк. Но сначала мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о вашей работе.
– Вы знаете о моих работах? – Эта тема заинтересовала ее куда больше, чем мое происхождение; она выпрямилась, и ее глаза распахнулись от любопытства. – Необычно, что американка знает об Ирен Лагю! В Америке знают только Пикассо и Матисса.
– Я нашла каталог выставки 1917 года в галерее Боньяра, – сказала я. Казалось дипломатичным не рассказывать ей, каких трудов мне стоило отыскать этот каталог на пыльных полках библиотеки Моргана.
– Да! – с энтузиазмом подхватила она. – Это был очень важный для меня вечер. Мой друг Аполлинер написал предисловие. Думаю, Пабло ревновал ко мне. Он отправился с визитом к своей семье в Барселону, поэтому его не было на открытии. Но Макс Якоб был там. И Кирико[57]. Я выставила несколько… – Она замешкалась и повернулась к спутнице.
– Акварелей, – сказала Таша. – В том январе она выставила акварельные картины. В основном матери с детьми.
Я достала блокнот и начала лихорадочно делать пометки, не только записывая слова, но и описывая внешность Ирен, ее жесты: как она облокачивалась на спинку стула, наклонялась вперед и смотрела – очень похоже на ее фотографию 1917 года, когда состоялась та выставка.
– Мы с Пабло познакомились за несколько месяцев до этого, – продолжала Ирен. – Он был безумно влюблен в меня и отвел меня в ужасное место, где было полно пауков и пахло кошачьей мочой. Я делала вид, что сопротивляюсь, но это была игра. Ох, молодость! – вздохнула она. – Такое веселье, такое раздолье!
Мы беседовали два часа. Время от времени к столу подходил официант, приносивший кофе, коньяк, чай, тарелку с сэндвичами. Подруга Ирен нетерпеливо ерзала на стуле. Очевидно, ей хотелось уйти, но Ирен не меньше желала продолжить разговор. Она подробнейшим образом рассказала о своих работах, выставленных в Гарварде в 1929 году, и о групповой выставке в Музее современного искусства в 1930-м. Еще были парижские выставки в галерее Вейля и в галерее Персье с каталогом, составленным Жаном Кокто.
– После 1930 года все закончилось, – вздохнула она. – После краха на вашей Уолл-стрит наступила Великая депрессия. Больше не было покупателей – по крайней мере заметных; хотя картины Пикассо, конечно же, продолжали продаваться. И, как вам известно, я вышла замуж. Это тоже требует времени. У меня есть дочь, которая умнее меня и очень хорошенькая. Но я беспокоюсь за нее.
Она сделала паузу, чтобы допить кофе и закурить очередную сигарету, а потом пристально посмотрела на меня, прищурив большие темные глаза.
– Понимаете, когда ты заводишь ребенка, то начинается бесконечное беспокойство. Что, если она заболеет? Что, если она выпадет из окна? Что, если она будет совать в рот мелки или сорняки в парке? Ты надеешься, что когда она подрастет, то беспокойство прекратится. Но нет. Моя дочь слишком много работает! Она врач, как и ее отец. И она работает, работает, работает, а я беспокоюсь. Хочет ли она быть похожей на отца, чтобы избежать любого сходства с матерью? Дочери никогда не хотят быть похожими на матерей… Они считают, что мы все делаем неправильно. Может быть, они правы.
57
Джорджо де Кирико (1888–1978) – итальянский художник-метафизик, предтеча сюрреализма. (