– Нет, ваша. У вашего мужа есть зачатки художника. Но вы не художница, а муза, которая приносит идеи и вдохновение. Вы приносите яблоки, которые рисует Джеральд.
– Для некоторых людей живопись – это не занятие, а образ жизни.
Пикассо взял меня за руку, повернул кисть и поцеловал в середину ладони.
– Вы придете ко мне в студию?
Я собиралась сказать ему, что могу быть музой только для Джеральда, но тут появилась Ольга, возникшая из ниоткуда, словно чертик из коробочки. Она наблюдала за нами, подслушивала нас?
Ольга недобро взглянула на меня, сняла пиджак Пабло с моих плеч и перекинула через руку.
– Нам пора домой, – объявила она, и ее русский акцент прозвучал угрожающе.
Пикассо тихо зарычал, но позволил увести себя прочь.
Однажды у меня была наставница по географии, которая объяснила мне три китайских благословения.
– И проклятия, – добавила она. – Благословение и проклятие часто оказываются одним и тем же.
«Пусть тебе выпадет жить в интересные времена».
Что же, Великая война, безусловно, была интересным временем!
«Пусть тебя заметят важные люди».
Пабло? Для женщины, особенно для счастливой замужней женщины, это легко может обернуться проклятием.
И последнее – «Да обретешь ты то, что ищешь».
Я обрела счастье с Джеральдом. И была исполнена решимости не потерять его.
– Скоро люди начнут разъезжаться из Парижа, – сказала я Джеральду тем утром. – На летний отдых. Нам нужно сделать то же самое.
Теперь, когда мы больше не рисовали для Дягилева, я гадала, чем заполнить нашу городскую жизнь. Утренняя прогулка в Люксембургском саду, поздний ланч в ресторане «Де Маго», коктейли в кафе «Клозери-де-Лила»… Мы уподобимся предсказуемым эмигрантам, по чьему расписанию можно выставлять часы.
К этому примешивалась атмосфера едва сдерживаемого отчаяния, которую я недавно стала ощущать в Париже. Возможно, дело было в ужасе, который еще не прошел после прошлой войны, или в предчувствии новой. Города концентрируют человеческие эмоции и сплачивают их, словно людей в набитом автобусе. Иногда становится трудно дышать.
А иногда это было не просто подводное течение. Иногда казалось, что отчаяние готово вырваться наружу в виде насилия. Забастовки, демонстрации, марши по парижским бульварам против безработицы и низкого заработка… Париж так и не оправился от войны, и, хотя мирные договоры были подписаны, мир по-прежнему казался отдаленной целью.
Кроме того, были бунты и аресты в Италии и Испании; правые и левые радикалы среди рабочих и студентов кидали друг в друга бутылками и камнями.
– Вот увидите: будет только хуже, – однажды сказал мой сосед мистер Ведора. – Гораздо хуже. В Италии этот безумный Муссолини, в Испании – проклятые генералы. Работа и деньги – люди нуждаются в этом, но жулики из правительства и аристократии им не дают. За что мы сражались? За то, чтобы богатые стали еще богаче?
Мне хотелось уехать из города. Мне хотелось рая, ощущения парящих над головой ангелов и детей, играющих в волнах прибоя, загорелых от яркого солнца и упитанных от свежей рыбы из моря и абрикосов из сада. Мне хотелось быть где-нибудь подальше от Пабло.
– Прованс, – сказала я Джеральду. – Дети выглядят бледными. Ты выглядишь бледным, мой дорогой! – Я обхватила его лицо ладонями и приблизила к себе.
– Разве дебютантки ездят летом в Прованс? – поддразнил он, напоминая о балах моей молодости, о том, что я была представлена ко двору в Лондоне, о скучных и бессмысленных вечерах за игрой в карты или на званом чаепитии. Он спас меня от этого, а я спасла его от заседаний совета и отчетов о прибыли на предприятиях его отца – от рутины делового мира.
– Лазурный Берег! – Я по-прежнему держала его милое лицо в ладонях. – Антиб или другой маленький рыбацкий поселок. Только мы с тобой – и дети!
Джеральд встал и посмотрел на Сену. Красный рассвет отражался в серо-стальной воде. Предстоял очередной дождливый день в долгой череде таких же. Париж уже полностью проснулся вместе с перестуком карет и дележек, криками торговок и разнорабочих в синих блузах, спешивших по делам.
– Звучит неплохо, – признал он. – Тишина, много солнца… Художественная студия и целый океан в нашем распоряжении. Мы с тобой и дети. И – время от времени – несколько друзей.
– Парижане летом не ездят на юг, – напомнила я ему. «И хорошо», – добавила я про себя.
Мне хотелось, чтобы между мною и пронизывающим взглядом черных глаз Пикассо оказалось как можно больше миль. Моей радостью был Джеральд вместе с детьми и пребыванием во Франции, вдали от наших требовательных и вечно недовольных старших родственников в Нью-Йорке. Это был щит, оберегающий меня от обид, неуверенности и меланхолии моей ранней юности. Но когда Пабло смотрел на меня, я чувствовала, как эта защита начинала трещать по швам.