Пабло не обратил внимания и продолжил рисовать. Я понурила голову, как виноватый ребенок, хотя именно его реплика заледенила ароматный воздух. Ольга отступила за пределы своей аккуратно проведенной демаркационной линии на пляже.
Я собиралась что-то сказать Пабло, напомнить ему о тяготах Ольги и годах бродяжничества после бегства из России. О том, что она заслужила доброе отношение. Но промолчала.
– Молчите! – велел он потом, когда я вышла из очередной дремоты. Солнце стояло низко, на пляже было тихо. – Сидите неподвижно. Вот так, склонив голову к плечу.
Где Джеральд? И мои дети? Или я забыла, как мы остались одни? Находилась ли моя семья поблизости, пока я сидела и ежилась каждый раз, когда карандаш Пабло прочерчивал очередную линию в этюдном блокноте? Тихие, ласкающие звуки…
Нет ничего более чувственного, чем когда тебя рассматривают, изучают изгибы твоего тела, текстуру кожи, переводя в образ, который одновременно является и не является тобою. В произведение искусства.
– Я возвращаюсь в гостиницу, – сказала я, когда взяла полотенце и недочитанную книгу.
В тот вечер Ольга и Пабло отужинали с нами по настоянию Джеральда. Где-то посредине трапезы Пабло пролил целый бокал розового вина, которое едва успел распробовать, пока мы с Джеральдом пили от души.
Пабло демонстрировал воздержанность и всегда оставался еще трезвым после того, как его собутыльники переходили от приятной беседы к пьянству. Он ел плотно, но мало, а пил еще меньше. «Как монах», – иногда думала я. Сберегал себя для внутренней жизни, для работы.
Но в тот вечер он пролил вино, оставив на белой скатерти розовое пятно в форме Африки. Пикассо встал, зачарованно глядя на это.
Ольга вскрикнула и выскочила из-за стола, пока вино не успело испачкать ее наряд – кремовое шифоновое платье. Пабло отстраненно посмотрел на жену и вернулся к пристальному изучению пятна, расползавшегося по скатерти.
Я заметила Анну: она стояла в тени дверного проема и глядела на Пабло.
– Джеральд, подвинь тарелки, – сказала я. – Я собираюсь замочить эту скатерть.
Мы быстро убрали посуду, чтобы я могла снять ткань с одной стороны стола, потом – с другой и унести ее.
В кладовой я размешала мыло в воде в большом тазу и запихнула туда скатерть. Услышав шаги за спиной, поняла: это Пабло.
Он остановился недалеко от меня; нас разделяли лишь несколько дюймов. Его зрачки, расширенные в темноте, блуждали по моему лицу, но я знала: он видит не меня, а лишь углы, плоскости и тени. Пикассо первым отступил, повернулся и вышел из комнатушки.
Моя рука непроизвольно потянулась к его плечу, чтобы остановить и позвать обратно. Это было машинальное, чисто рефлекторное движение, лишенное мысли и намерения: призыв одного животного к другому. Но Пабло уже вышел за пределы моей досягаемости. Я испытала такое сильное облегчение, что на секунду закружилась голова. А потом мне едва не стало плохо от разочарования.
Еще одна половица скрипнула с другой стороны кладовки. Мне не нужно было смотреть, чтобы понять: это была Анна. Затем – второй скрип и шуршание ткани, когда она повернулась и скрылась в темноте коридора.
12
Сара
Через два дня Джеральд объявил, что собирается в Венецию.
– Наверное, я не буду рассказывать об этом Пабло, – добавил он. – Разве не там они познакомились с Ольгой? Думаю, он не слишком любит этот город.
Работа Джеральда у Дягилева в Париже не осталась незамеченной. Рольф де Маре, директор Шведского балета, пригласил Джеральда для создания декораций к своей новой постановке «американского» танца, основанного на джазовой музыке. В свою очередь Джеральд убедил Рольфа нанять его друга и выпускника Йеля Коула Портера для создания музыки. Коул находился в Венеции вместе со своей женой Линдой, и мужчины сошлись на том, что Джеральд должен приехать туда для сотрудничества.
– Хочу, чтобы ты присоединилась, – сказал Джеральд. – Не поеду без тебя.
Приветливый, симпатичный Коул нравился мне так же сильно, как Джеральду, и мысль о Венеции была волнующей. Няня могла позаботиться о детях, пока мы будем в отъезде. Почему бы и нет? Только на самом деле мне не хотелось покидать гостиницу, пляж и красоту, ежеминутно окружавшую меня каждый день. Пение цикад, мои дети… и Пабло.
– Коул будет рад тебя увидеть, – добавил Джеральд.
Я собрала вещи и оставила Пабло записку, где сообщала, что мы уезжаем на две недели. Это было короткое извещение – всего пара бесстрастных предложений. Когда я закончила, то добавила маленький рисунок поезда и адресовала конверт Пабло и Ольге – на случай, если Ольга увидит его первой. Спустившись, передала конверт Анне и попросила ее убедиться, что тот будет доставлен на виллу Пабло в Жуан Ле Пен.