– Как пожелаете, – сказала она, не глядя на меня.
– И, пожалуйста, вызовите такси, чтобы отвезти наш багаж на станцию.
– Как долго вас не будет?
– Анна, не огрызайтесь на повариху и не перечьте мсье Селла, и тогда все будет в порядке! И не исчезайте во второй половине дня.
Такое случалось уже несколько раз. Дети хотели перекусить, или повариха бегала из кухни в кладовую, зовя Анну, или мсье Селла хотел о чем-то спросить, но Анны нигде не было. Я предполагала, что она либо ложится вздремнуть в тихом саду, либо нашла себе приятеля в городе.
Однажды Ирен Лагю, чьи кудрявые черные волосы грозовым облаком окружали ее голову, ворвалась на веранду и потребовала сообщить, где Пабло. Мы думали, что он находится в своей студии и рисует ее, поэтому так и сказали. Ирен побагровела от ярости.
– Я не позировала ему уже два дня! – прошипела она сквозь стиснутые зубы.
– Думаю, хорошо, что вы уезжаете, – сказала Анна и положила мой конверт в карман.
Пабло не ответил на сообщение, да я этого и не ожидала. Я просто хотела, чтобы он знал, почему нас некоторое время не будет на пляже, вот и все.
Я обменяла прозрачную бирюзу Средиземноморья на мутные нефритово-зеленые каналы Венеции, стрекот цикад – на перекличку гондольеров, ароматы сосны и тимьяна – на зловонные венецианские испарения в жаркую погоду.
– Разве это не прекрасно? – кричала Линда, перекрывая фоновый шум и гам: восклицания гондольеров, зазывания торговцев, детский плач и сплетни горничных, выбивающих пыльные коврики на подоконниках.
Наш гондольер направил лодку к причалу арендованной «летней резиденции», и мы с Джеральдом изумленно уставились на это чудо.
Линда сняла одно из самых величественных зданий в городе – белый мраморный дворец под названием Ка Реццонико на Гранд-Канале.
– Он построен в XVIII веке, – похвасталась она, опасно выпрямившись на краю гондолы и придерживая шляпу.
Линда указала на многоколонный фасад, который, по моему мнению, был похож на чрезмерно украшенный свадебный торт. Я уже скучала по нашей выцветшей маленькой гостинице в Антибе…
– Водопровод доказывает это, – добавил Коул, и они с Джеральдом рассмеялись.
Линда смерила его гневным взглядом.
– Это памятник архитектуры! – заявила она, и глубокая складка залегла между безупречно выщипанными и подведенными бровями.
– Но мы работаем над современным балетом! – возразил Коул. Как всегда, он выглядел щеголем: в белом хлопчатобумажном костюме с цветным шарфом, повязанным на шее. – Это может стать проблемой. Допустим, я буду работать над джазовой темой, но тут появится заплесневелый призрак дожа и потребует, чтобы я сочинял для клавесина, а не для кабинетного рояля.
Даже гондольер, едва понимавший по-английски, рассмеялся при этих словах. Мы все засмеялись – кроме Линды.
– Дорогой, даже призрачный дож мог бы помочь тебе, – сказала она. – Ты все равно должен сочинять классическую музыку: оперы и симфонии. То, что люди будут помнить! А кто будет помнить о джазе? Он годится только для мюзик-холлов!
– Сегодняшний джаз завтра может стать классической музыкой, – ответил Коул и послал ей воздушный поцелуй. – Говорят, картины Пикассо – это визуальный джаз, и он вполне согласен с этим. Во всяком случае, с финансовой стороны.
Линда посмотрела на меня и делано закатила глаза, но я знала, что она обожает Коула, несмотря на его предрасположенность к джазу.
Коул тоже знал, что получил: разведенную американку, богатую и честолюбивую. Красивую женщину, которая прекрасно смотрелась рядом с ним и придавала ему ореол респектабельности.
И там была любовь. Просто они не всегда ладили друг с другом.
Они напоминали мне Ольгу и Пабло, которые тоже поженились по любви, но обнаружили растущую несовместимость, ощущение развилки на дороге.
В отличие от меня и Джеральда… Мы были так близки и настолько согласны во всем, что некоторые парижские друзья называли нас Мерфи, как будто мы были одним существом. В каком-то смысле так оно и было.
Глядя на то, как Коул и Джеральд вытаскивают наши чемоданы из гондолы, и рассмеявшись, когда Коул притворился, будто падает в канал, я была рада тому, что приехала сюда с Джеральдом. Рада оставить позади Францию и Пабло. Здесь я не буду просыпаться с воспоминанием о его взглядах, о его соблазнительной требовательности. Между мною и моим мужем не будет дистанции.
– Люблю тебя, – прошептала я ему, когда Коул вручил нам мою шляпную коробку и саквояж с туалетными принадлежностями.