Утреннее солнце. Влажные простыни. Утром я положила руку на грудь Пабло и почувствовала, как она поднимается и опускается от его дыхания.
– Кто мы? – прошептала я ему на ухо.
– Любовники, – прошептал он в ответ.
Когда я спустилась к завтраку после его ухода, Анна избегала моего взгляда. Мы вели себя официально и холодно по отношению друг к другу. Мне было наплевать. Я отдалась Пабло, стала его любовницей, и мое тело пылало от этого огня. Я не думала о Джеральде. Когда дети находились с няней – и о них тоже. Я думала о руках Пабло, ласкавших меня, о его дыхании на моей шее, о вздохах и содроганиях наших постельных утех.
За те две недели, которые мы с Пабло провели вместе, он рисовал меня снова и снова. Смешивал песок с краской, чтобы картины были не просто образами, а физическими напоминаниями о нашем совместном времяпрепровождении: Пабло и Сара на пляже.
Когда я впервые позировала в его студии обнаженной, это было словно повторное знакомство со всеми телесными радостями. Его взгляд скользил вверх-вниз по моей фигуре, кисть следовала за движениями глаз. Иногда он хмурился, как будто какой-то угол или кривая ему не нравились. Иногда улыбался без видимой причины. «Потом я покажу тебе», – обещал он.
«Влюбленные» – картина, над которой он работал тем летом, – стояла в углу на мольберте, все еще не законченная, хотя иногда я замечала, что ткань, закрывавшая холст, висит немного иначе. Он работал над ней тайно. Ирен вернулась в Париж, а Ольга смирилась с ролью злополучной жены, которая давалась ей очень легко. У нее хватало ума не приходить в студию, пока мы были там, но она перестала даже здороваться со мной. Я довольствовалась тем, что она держалась подальше.
Пабло мог быть жестоким. Тем летом он почти всегда таскал с собой фотокамеру и однажды привел Ольгу в гостиницу на ланч. Думаю, хотел поддразнить меня, но я знала, что его чувства к ней – ничто по сравнению с нашим огнем. Пабло настоял, чтобы мы с Ольгой позировали для фото на веранде гостиницы.
Анна все еще убирала тарелки после ланча, а Пабло щелкал затвором, когда она прошла мимо. Полагаю, он специально подстроил эту сцену. Мы с Ольгой стояли с ледяными улыбками, а Анна вышла на фотографии размытой, как призрак, застигнутый врасплох.
Она пришла в ярость и попыталась отнять у Пабло камеру.
– Чего ты боишься, Анна? – язвительно спросил он. – Ты сбежала от мужа? Или из монастыря, куда тебя поместили насильно?
– Прекрати, Пабло! – сказала я. – Оставь девушку в покое.
Анна побледнела как полотно. Я понимала: от чего бы она ни бежала, это было реальным и опасным.
– Не беспокойтесь, – обратилась я к ней. – Здесь вам ничего не угрожает.
Анна скрылась на кухне, оставив грязные тарелки на столе.
Мой мир сократился до пределов животного удовольствия. Горячие лбы детей после слишком долгих игр на солнце; тепло ног Пабло, лежащих между моими бедрами по ночам; солоноватые скользкие устрицы за обедом и приятная прохлада спелых персиков… Мое тело превратилось в сосуд, наполненный удовольствием и потребностью во вкусе персиков и аромате сандалового дерева.
Даже когда мы с Пабло не занимались любовью, были вместе. Он называл это «мистическим браком» – союзом, не получившим благословения человека, церкви или общества; союзом двух животных, подчинявшихся первобытным позывам – бездумным, жестоким и необходимым, как пища.
Когда я думала о Джеральде, внутри не было ни обиды, ни гнева – только огромная пустота, которую теперь заполнял Пабло. У нас не было ни прошлого, ни будущего – лишь отдельные моменты, и этого было достаточно: вместе с солнцем, соленой водой и запахом дикого тимьяна.
После той первой ночи мы не занимались любовью в гостинице из-за детей, которые могли обнаружить нас в самый неподходящий момент. Повариха хмурилась, когда видела меня; мсье Селла вскидывал брови и становился немного менее учтивым в соответствии с моим новым статусом любовницы. Любой отельер хорошо знаком с подобными ситуациями, но формально не может их одобрять.
И, наконец, Анна… Ее взгляды прожигали меня насквозь. Лишь при встречах с ней и этим вопрошающим, обеспокоенным взглядом я делала паузы и задумывалась, что я делаю, во что я играю.
Но когда Пабло причесывал меня или проводил кончиками пальцев по моему позвоночнику, вызывая дрожь, я переставала гадать и просто получала удовольствие. Не было ни прошлого, ни будущего – только переживаемые моменты.