Мы расстались у подножия лестницы, наклонившись друг к другу, а потом быстро отстранившись. Этот незавершенный жест оставил между нами недосказанность.
15
Алана
– Когда закончилось лето, мы вернулись на север и сняли комнаты в отеле «Резервуа» в Версале, – рассказывала Сара на следующий день. – Достаточно близко, чтобы встречаться с друзьями, но вполне далеко, чтобы я могла слушать пение птиц по утрам. Я люблю птичий щебет, а вы? Мы вернулись к прошлогоднему распорядку: занятия живописью, коктейли, визиты в зоопарк и в ботанический сад с детьми. Иногда ненароком встречались с Пабло и Ольгой и несколько раз обедали вместе, обычно в шумном бистро. Думаю, Пабло специально выбирал места, раздражавшие его жену. Она предпочитала скрипки и белые скатерти, а не клетчатые ткани и аккордеоны.
Сара налила нам чай.
– С вами все в порядке, Алана? Вы выглядите усталой.
– Поздно легла и мало спала, – призналась я. Так оно и было. Я ворочалась с боку на бок, думая об Уильяме, Джеке, моей статье и будущем. О моей матери.
Сара вздохнула.
– Вам нужно беречь себя! Мы почти закончили, но мне понадобится ваше внимание.
– Поверьте, я ловлю каждое слово! – Я показала ей блокнот с густо исписанными страницами.
– Хорошо. В ту зиму Пабло работал днем и ночью. У него под глазами залегли тени… как у вас теперь. Но его картины – о, это было потрясающе! Все краски юга: солнце и песок, охра и киноварь… Композиции из гитар и тарелок с фруктами. Он как будто взял наше лето и дистиллировал его эссенции, которые затем перенес на холст. Все, что тогда произошло. Эту часть истории я не рассказывала никому – о том, что случилось после Венеции, – повторила она, подчеркивая, что эти слова предназначены только для меня. Я еще не поняла почему. – И это не важно для вашей статьи. Вы не будете об этом писать.
Я заколебалась, но Сара была права. Ее личная история не была необходимой для моей статьи. Если честно, я гадала, зачем она делится такими интимными подробностями.
– Договорились, – ответила я.
Сара встала и подошла к окну: серая панорама была наполнена печалью дождливого осеннего дня.
– Позже в ту зиму он расстался с Ольгой окончательно. Вы можете видеть, как это повлияло на их сына Поля, по его портретам, которые Пабло написал в том году. Ребенок нигде не улыбается. На одной картине он держит игрушечную лошадку с таким видом, будто готов ее выбросить. Тогда же Пабло сделал несколько портретов жены; на них она выглядит красавицей, но очень, очень одинокой. Брошенной. Портретов Анны не сохранилось – во всяком случае, таких, о которых мне было бы известно.
– А как насчет Ирен Лагю и картины «Влюбленные»? Смог ли Пабло закончить ее?
– Да, позднее. И выставил ее в галерее Розенберга, где она имела огромный успех. Еще летом Пабло работал над большой картиной с моим участием, но впоследствии я узнала, что он закрасил эту часть, убрал меня, оставив только флейтиста. Думаю, это было наказанием за то, что я сделала с Анной.
– В том, что с ней случилось, нет вашей вины. Мгновенная вспышка гнева… – Я застегнула сумочку и потянулась за шляпой.
– Я убила ее.
Шок от этого заявления заставил меня опуститься на стул. Что она имела в виду? А потом меня настигло осознание – словно порыв ветра, сбивающего с ног.
– Вы хотите сказать, что… Анна находилась в Гернике, когда немцы разбомбили городок?
– Думаю, так и случилось.
У меня не было слов. Жить с этим все эти годы…
– Ваш приезд воскресил мои воспоминания, – сказала Сара. – Знаете, когда умерли сыновья, я думала, что это наказание за тот поступок. Но иногда нас прощают; иногда нам дают второй шанс. Мы с Джеральдом его получили. Когда утихла первая боль, я поняла, что люблю Джеральда больше, чем когда-либо. Я любила его несовершенство и периодические приступы мрачного настроения, о причине которых теперь догадывалась. Это я получила от Анны. Я бы поблагодарила ее, если бы она оказалась здесь. Влияние Пабло было бы для меня разрушительным. Поэтому так важна семья. На самом деле, это единственная важная вещь. Вместе с тем летом закончилось и мое прекраснодушие. Это был последний год, когда я могла проснуться поутру и не беспокоиться за детей, не волноваться за их здоровье. Еще до туберкулеза у Патрика меня накрыло предчувствие несчастья. Оба моих прекрасных мальчика умерли… Слава богу, у меня осталась Гонория, и это был еще один второй шанс. Теперь у нас два внука – ее дети.
Когда не знаешь, что сказать, лучше промолчать. Поэтому я встала у окна рядом с Сарой и накрыла ладонью ее руку для утешения: точно так же, как она сделала вчера, когда я рассказала о смерти матери.