Я достала снимок с тремя фигурами на веранде и протянула ему, а затем обхватила бокал ладонями. Мои руки дрожали.
Джек присмотрелся. Вечная складка между его бровями стала еще глубже. Он не медлил с ответом:
– Размытая женщина на переднем плане очень похожа на вас, – сказал он.
– Кажется, да.
– Где это они?
– Франция. Гостиница неподалеку от Антиба. Она никогда не говорила, что жила во Франции.
Джек задумался.
– Это каким-то образом меняет положение вещей?
– И да, и нет. Эта женщина, – я указала на снимок, – имела личную историю, о которой я ничего не знала. Пока Сара не рассказала мне.
– В большинстве семей есть тайны, – сказал Джек.
Но это было не просто тайной. Это было сокрытие информации, обман о том, кем она была. А значит, и кем была я сама.
Мать не хотела делиться со мной многим. Однако оставила эту газетную вырезку, зная, что в конце концов я ее найду. Она сама привела меня к Саре, которая поделилась откровением об Анне-Мартине – испанской девушке, скрывавшейся за американизированным именем Марти. Моя мать знала, что можно укрыться от прошлого, но оно все равно останется там – чудище под кроватью или неразвернутый подарок: в зависимости от того, каким было это прошлое. И мне еще предстояло это выяснить.
Оставалась какая-то незавершенность, нечто невысказанное, куда я не могла проникнуть. Это беспокоило меня – как мимолетная мысль, которую я не могла оформить в слова; как невозможность собрать пазл, потому что отсутствовал последний фрагмент.
– Послушайте… – Джек положил руку мне на плечо. Я не плакала, но была близка к слезам: не из-за расстройства, но из-за огромности того, что произошло недавно. – Послушайте, ваша мать кое-что утаивала от вас. Возможно, поэтому мы и хотим откровенности, когда влюбляемся. Никаких тайн! Мы хотим восстановить все эти пробелы – все вещи, о которых мы не знали в детстве.
– В вашем детстве были такие пробелы?
Прежде чем ответить, Джек качнул головой и постучал пальцами по столу.
– В задней части отеля есть нежилая комната, – начал он. – Мой отец держал ее для своей подруги. На верхнем этаже. Он внушал нам, что там слишком холодно – чересчур сильный сквозняк для посетителей. Но когда мы открыли ту дверь после его похорон, оказалось, что это лучшая комната в гостинице: отдельный вход, уют, превосходный вид, замечательная дубовая меблировка… И мы нашли вещи. Женские вещи. Не знаю, что думала об этом моя мать…
– Мне жаль.
– Мне тоже. Я вырос в убеждении, что у них счастливый брак, что родители дополняли друг друга. Поэтому, когда я обнаружил, что у моей жены роман на стороне, я сказал ей, что все кончено.
– Вы хотите развестись?
– Наверное. Невозможно отменить то, что сделано. И я не знаю, как теперь жить с этим.
Значит, вот где источник жесткости и суховатого юмора, которым он пользовался, чтобы держать людей на расстоянии! Но мы танцевали, прислонившись друг к другу, наклонялись для прикосновения…
– Сара сказала мне – думаю, она имела в виду наше поколение, – что мы выдумываем фантазии из таких вещей.
– Возможно, это справедливо для Сары, но не для меня.
Было одиннадцать вечера, и по телевизору начался последний выпуск новостей. Посетители бара развлекались с музыкальным аппаратом, снова и снова включая песни Терезы Брюэр и Марти Роббинса и приглушив динамик телевизора.
Но он был там – сенатор Маккарти с гневным взглядом и искаженным лицом, выкрикивавший новые угрозы. Я вспомнила о портрете Сталина работы Пикассо и его связях с коммунистической партией.
Джек осушил свой бокал и издал низкий горловой звук.
– Хочу избавиться от этой сволочи! – сказал он. – Пойдем.
Он взял меня за руку и положил десятицентовик в музыкальный аппарат.
Мы танцевали под медленную песню, и он крепко прижимал меня к себе. Было хорошо. Вино подняло настроение, и я смогла отложить секреты в долгий ящик, где они будут храниться, пока моя голова не придет в порядок. Дневное смятение улеглось, оставив за собой океан возможностей. Я плыла по волнам, легкая и равнодушная ко всему, кроме ромового запаха крема для бритья на шее и щеках Джека. Я хотела его. Тайны, открытые днем, сделали меня другой женщиной, желавшей другого мужчину.
Когда песня закончилась, я взяла его за руку. Провела через бар и вверх по лестнице – в свою комнату. Это была единственная связь, нужная и желанная прямо сейчас. Никаких слов. Истины и тайны были сведены к плотскому контакту, к соединению потребностей, к взаимным вздохам. Ничто в моей жизни не казалось настолько правильным!