– Алана, – прошептал он, проводя руками по моему телу. – Алана, как только я увидел тебя…
Я утихомирила его поцелуями и трепетом удовольствия в его объятиях.
Проснулась в три утра. Джек спал, тяжело привалившись к моему боку. Его лицо раскраснелось, и он закинул на меня руку, как будто не хотел отпускать. Это казалось удобным и естественным. Когда я села, он что-то пробормотал и повернулся на другой бок.
Я надеялась, что ему снилось нечто хорошее, потому что со мной было не так. Мне приснился мужчина, который склонился надо мной, произнося добрые дурацкие слова, с которыми отцы обращаются к маленьким дочерям, вроде «Ну, уже не так больно!», когда обдерешь коленку, или обнимают их во время грозы. Мне снились моменты далекого детства, которые укрепляют нашу связь с родителями. Я любила отца и была безутешна после его смерти, забравшей бо2льшую часть моего детства.
Но у мужчины в моем сне не было лица. Я не знала его, не могла узнать.
Это была недостающая связь. Это было то, что Сара оставила невысказанным. Озарение пришло ко мне в краткий момент между сном и бодрствованием. У моей матери был роман с Пабло Пикассо! По словам Сары, это произошло в июле и августе 1923 года. Я родилась в апреле 1924-го…
Должно быть, я произнесла что-то вслух или потрясенно ахнула. Джек проснулся и снова заключил меня в объятия.
– Алана, что такое?
– Мой отец.
– И что с ним?
– Это мог быть Пабло Пикассо.
– Художник, о котором ты пишешь? Тот самый Пабло Пикассо?
Мы молча уставились друг на друга.
Вот что было причиной многочисленных секретов моей матери! Она не хотела рассказывать мне о Пикассо. Не хотела говорить, что моим отцом был не Гарри Олсон, а самый знаменитый художник двадцатого века.
Часть II
16
Ирен Лагю
Париж, 1953 год
Его разговоры о солнце и тепле, о мягком южном свете, который делает уродливое менее безобразным, а красивое – более прекрасным, вселили в меня беспокойство. Я смотрела, как Пабло уезжает со своим сыном, и на мгновение мне захотелось крикнуть: «Подожди! Подожди меня! Разреши мне уехать с тобой! Дай мне эту красоту!» Я едва не выбежала на улицу вслед за ним, в дождливый парижский день, где долгая линия брусчатой мостовой тянется вдоль берега Сены, а все вокруг – серое, бурое или тускло-оловянное – делает настоящие цвета предметом воспоминаний.
Но я не побежала. Ирен Лагю ни о чем не просит. Ирен Лагю помнит, как молодой и еще не знаменитый Пабло Пикассо умолял ее остаться.
Вместо этого я помахала его автомобилю, когда тот заворачивал за угол, пошла в булочную и купила багет к супу, который буду есть в одиночестве.
Дома я помедлила перед зеркалом и вешалкой для шляп в коридоре, попытавшись увидеть себя глазами Пабло. Мое отражение не улыбнулось в ответ.
Я достигла того периода, когда дочь больше не нуждается во мне. У нее своя жизнь и свои заботы. У нее больше общего с моим мужем, чем со мной: больницы, пациенты, лаборатории. Она выбрала путь целительницы и, наверное, не думает, что искусство тоже может исцелять. А муж все реже испытывает ко мне желание. Он нежный и добрый, но очень занятой человек. Возможно, меня рассматривают как предмет мебели или сумасшедшую, которая запирается в мансарде и все время рисует. Наша квартира, которая когда-то казалась слишком маленькой, теперь стала слишком большой и просторной.
Что делает женщину красивой? Молодость? Или легкая асимметричность лица, особый наклон головы? Я спрашиваю об этом потом, когда стою перед мольбертом, стараясь уловить, как ранний утренний свет озаряет серебром женскую скулу; стараясь думать о чем-то другом, кроме Пабло и южного света, где синее небо смыкается с бирюзовым морем.
Тридцать лет назад я последовала за Пабло на юг, где он обхаживал Сару Мерфи и где мы разыгрывали гран-гиньоль[49] любви и желания. Гран-гиньоль – это комедия, где полно дураков и жестоких проделок. А теперь я снова хочу последовать туда за ним, но, думаю, этого не будет.
За окном осень превратила деревья в пугала, ощетинившиеся на фоне пасмурного неба. Есть постоянная угроза дождя с громом и молниями. Люди спешат по ветреным бульварам, их лица почти скрыты за поднятыми воротниками пальто, словно головы черепах, втянутые в панцирь. Я стою и смотрю на это, держа в руке кисть, с которой капает краска.
У женщины, чей портрет я пишу, скорее мягкие, чем угловатые скулы. Их округлость идеально подходит для изгиба ладони любящей руки. Я видела, как Джеральд держал в ладонях лицо своей жены Сары тем летом, когда я последовала за Пабло на мыс Антиб, чтобы заставить его закончить мой портрет – тот, который он называет «Влюбленные». Джеральд, Сара, Пабло и Ольга… Они сидели под звездами на веранде гостиницы, когда я появилась без приглашения. Сара была любезна, Ольга пришла в ярость.
49
Гран-гиньоль – парижский театр ужасов, один из родоначальников и первопроходцев жанра хоррор. Работал в квартале Пигаль. Репертуар театра характеризовался преобладанием криминально-бульварной направленности, жесткой и натуралистичной манерой игры и подачи материала.