В истории Сары моя мать опиралась на личный опыт, а не на мнение. В мои студенческие годы, когда я знакомилась с творчеством Пикассо и изучала его работы, моя мать ни разу не упомянула о своем знакомстве с ним. Она с теплотой отзывалась о художнике, но не признавала свою связь с ним. Он был частью прошлого, от которого она сбежала.
Ранним вечером я приехала в Антиб – старинный город, основанный еще греческими мореплавателями, как сообщалось в маленьком путеводителе, с фиговыми деревьями, клумбами артишоков и мощеными улицами. После греков пришли римляне, а потом – средневековые архитекторы, построившие башни и замки в романском стиле. Впоследствии Наполеон проходил по этим узким улицам. Его высокорожденная мать, обедневшая после революции, стирала его белье в местной реке.
На другой стороне залива находилась Ницца. Два города смотрели друг на друга как приветливые старинные друзья или заклятые враги – в зависимости от политики того или иного времени. Залив назывался Бухтой Ангелов, потому что имел форму развернутых крыльев. Ангельских крыльев. О какой песне упоминала Сара? «Спуститесь, ангелы, и всколыхните воды».
Женщина из информационного бюро на Лионском вокзале предупредила меня, что найти жилье в Валларисе будет трудно.
– Это всего лишь поселок, – сказала она. – Там живут горшечники и ремесленники с семьями. Большинство из них теперь работает в студии керамики у Пикассо. Поэтому вам лучше остановиться в Антибе. Вместе с другими американцами, – услышала я ее шепот, когда отходила от окошка.
Она была права. Теперь, после войны, в Антибе было полно американцев, приезжавших насладиться солнцем, пляжами, ресторанами и пройти по стопам греков, римлян и Наполеона.
Наверное, из своей переписки с Пабло и другими французскими друзьями Сара знала, что сонный рыбацкий поселок двадцатых годов превратился в оживленный курортный город в пятидесятых. Маленькое укромное место, где она была счастлива с мужем и детьми, исчезло безвозвратно, и вместе с ним пропала еще одна ниточка, связывавшая ее с умершими сыновьями. Мои чувства были такими же острыми, как у Сары. Часы, проведенные в ее обществе, дали мне лучшее представление о прошлом, чем любые слова моей матери, и вместе с этим представлением пришла мимолетная скорбь по утраченному. «Моя мать старалась защитить меня от этой печали, когда настаивала на том, чтобы я всегда была обращена в будущее», – подумала я.
Крошечный песчаный пляж, который Джеральд расчистил граблями, теперь необыкновенно расширился и был усеян полотенцами, бутылочками с лосьоном от загара и экземплярами журнала «Лук», принесенными вместе с багажом. Маленький берег, наполненный криками чаек и смехом трех маленьких детей – четырех, если добавить Поля, сына Пикассо, – теперь был наполнен перекличкой незнакомых людей.
Я решила найти маленькую гостиницу или пансион как можно дальше от дорогих отелей на передней линии пляжа. Цена будет более приемлемой, и меня не будут окружать голоса американцев, часто говоривших по-французски еще хуже меня и спрашивавших, как пройти к бастиону Сан-Андре, садам на вилле Туре и маяку, расположенному в центре маленького полуострова Антиб.
Я нашла пансион мадам Розы поздним утром после двухчасовой разведки вслепую, когда то и дело сворачивала не туда по узким улочкам, волоча за собой чемодан. Его порекомендовал мне мужчина из журнального киоска возле железнодорожной станции, когда я осведомилась насчет недорогой гостиницы. Ее дом, стоявший посреди пальмовой рощи на вершине пологого холма, был небольшим строением с абрикосовыми стенами. Ручной попугай восседал на насесте у парадной двери и приветствовал меня клекочущим возгласом «Vos chaussures! Vos chaussures![50]» – требованием снять обувь перед входом. Я была только благодарна за это: мои ноги покрылись свежими мозолями.
Я встала, ожидая в дверном проеме, и мадам Роза поспешила навстречу из коридора; ее ярко-рыжие волосы развевались вслед за ней, как знамя. Она находилась в определенном возрасте, который французы называют бальзаковским, и ее узловатые пальцы были усеяны старческими пигментными пятнами, однако она без труда подняла мой чемодан.
– Не обращайте внимания на эту грубую птицу, – сказала она. Я едва разбирала ее местный диалект французского, и, увидев мою растерянность, она перешла на английский. – Попугай достался мне от японского друга. Раньше он часто приезжал, но после войны это прекратилось, и я оставила птицу у себя.
– Говорят, попугаи живут очень долго.