– О, наша американка проснулась! – Мадам курила на передней веранде, и кончик ее сигареты выписывал оранжевые дуги в темноте. – Хорошо выспались, да?
– Очень хорошо.
Теперь, когда я была внимательнее, чем при первой встрече, то обратила внимание, что она была старше, чем я предполагала: около семидесяти, если не больше. Ее волосы были выкрашены в невероятный красно-рыжий цвет, и она использовала ярко-алую помаду, рисуя ею контур в форме сердечка и игнорируя естественные очертания своих губ. Ее выщипанные брови поднимались высокими дугами. Она выглядела как женщина, которая нашла свой стиль много лет назад, в феминистскую эпоху, и с тех пор придерживалась его. Ее внешность нельзя было назвать неприятной. В сущности, она обладала ностальгическим очарованием, помогавшим мне чувствовать себя непринужденно.
– Проголодались? – спросила она. – Обед давно закончился, но я оставила кое-что для вас в духовке. Подождите здесь. Я принесу вам тарелку и немного вина.
Мы уселись на веранде. Был теплый осенний вечер. Я с удовольствием ела жареную треску с оливками, зеленым горошком и чесночной подливкой, пока мадам Роза при небольшом понукании с моей стороны рассказала историю о том, как приехала в Южную Францию из Парижа и почему осталась здесь. У нее был любовник – многие ее истории начинались с любовников, – и она последовала за ним в Антиб, где он пытался найти работу шеф-поваром. Но он пережаривал мясо, а его заварной крем сворачивался в несъедобную массу. Оказавшись здесь, она поняла, что любит Миди больше, чем мужчину, поэтому осталась, а он вернулся в Париж.
– Это было в 1922 году, и я до сих пор здесь, – сказала она, закурив новую сигарету. – Сначала приходилось нелегко. Здесь почти нечем было заняться; просто маленький городок, где все знают всех. Несколько мелких гостиниц с коротким сезоном, рыбацкие лодки и безумные русские эмигранты, которые вцеплялись в любую работу, которую только могли найти. Я тоже пыталась. Горничная, повариха, гувернантка – перепробовала все. Боюсь, без особого успеха.
Она рассмеялась и тут же закашлялась от сигаретного дыма. Я решила, что хлопать ее по спине будет чрезмерной фамильярностью, и подождала, пока кашель не прекратится.
– Конечно, были и другие мужчины, – сказала она и подмигнула мне. – Я вышла замуж и вот так сумела обзавестись собственной маленькой гостиницей. Здесь был дом его матери, а когда она умерла, мы открыли комнаты для посетителей. Мы были одним из первых пансионов в Антибе. Кроме нас были только сравнительно большие отели – несколько штук, ближе к океану. Мы дружили с мсье Селла. Он содержал гостиницу, розовую, как роза, рядом с пляжем Гару. Иногда он направлял к нам постояльцев – людей, которые не могли позволить себе остановиться в его гостинице. Так что мы поживали неплохо. А потом мой муж умер.
Гару, пляж Сары… И гостиница Селла, где останавливалась ее семья… А также Пикассо и моя мать.
– Вы знакомы с мсье Селла?
– Да, конечно. Здесь все его знают!
– А вы помните американку по имени Сара Мерфи? Она была здесь в 1923 году вместе с мужем и детьми.
– Мерфи? Нет, не помню.
– Тогда была еще горничная…
– В той гостинице было много горничных, – перебила мадам Роза. – Большинство из них не задерживались надолго. – Она помолчала, докуривая сигарету. – Грустно быть одной в таком возрасте, поэтому я много болтаю. А вы как, замужняя женщина? – спросила она и раздавила окурок туфлей.
Я не ответила, разочарованная тем, что мадам Роза не помнила Сару или мою мать. Быть так близко, но оказаться далеко…
– Нет? Возможно… – она не закончила фразу.
– Предполагалось, что я выйду замуж на Рождество.
– Я редко так разговариваю с незнакомыми людьми, – продолжала мадам Роза. – Но мне нравится ваше лицо. Невесты обычно так не хмурятся, когда говорят о предстоящей свадьбе.
– Думаю, вы правы.
Я закончила ужин и отодвинула тарелку. Ночь была такой темной, какой никогда не бывала в Нью-Йорке – не считая войны, когда мы плотно закрывали занавески, а уличные фонари не включали из-за опасности воздушных налетов. Но эта темнота имела совершенно иное качество по сравнению с той, во время войны: она была бархатистой и успокаивающей, а не зловещей. Я откинулась на скрипучем плетеном стуле и задышала полной грудью.
– Будьте осторожны, – сказала мадам Роза. – Вы можете кончить, как я, и остаться здесь. Моя подруга, художница Ирен, всегда говорит, что хочет остаться. Ей здесь очень нравится, но через несколько дней она все равно возвращается в Париж, к своему мужу и к живописи.