Он настойчиво подвинул ко мне бокал вина, и моя спокойная сдержанность начала таять. Но судя по всему, что я знала, он соблазнил и бросил мою мать. «Не доверяй этому мужчине. Будь осторожна, рассказывая ему что-либо», – подумала я. Мужчине, который мог быть моим отцом.
– Моя мать очень мало рассказывала о том, что случилось тем летом, – сказала я. По сути дела, она не сказала мне ничего. – Все, что я знаю, было рассказано Сарой Мерфи. Она согласилась встретиться со мной, и мы долго беседовали.
– Значит, Анна никогда не упоминала обо мне? – В его глазах полыхнуло разочарование. Есть ли что-то хуже для гордости любовника, чем мысль о том, что о нем забыли?
Пикассо отрезал ломтик сыра и положил мне на тарелку.
– Из овечьего молока – очень вкусный! – сказал он. – Если не можете рассказать мне, почему она уехала, то расскажите, что случилось после ее отъезда. Что с ней стало? Она исчезла до того, как я успел закончить ее портрет.
Существовал ее портрет? Ну да, конечно! Судя по тому, что я узнала о Пикассо, его студия всегда имела двойное предназначение: для соблазнения и для живописи. Эти две вещи шли для него рука об руку.
– Когда она уехала из Антиба и покинула Гернику, то в конце концов оказалась в Нью-Йорке. Там она вышла замуж за американца Гарри Олсена.
За человека, которого я всегда считала моим отцом. Который был моим отцом в самых важных отношениях. Он развешивал игрушки над моей колыбелью, он водил меня на каток, помогал решать школьные задачи и запоминать таблицу умножения.
Это тоже было частью тайны. Где и как они познакомились? Мать никогда не рассказывала мне. «Он водил меня на танцы», – однажды сказала она. Но где и когда? Дети являются центром собственной вселенной; как и большинство из них, я не сомневалась в очевидном – в том, что родители любят меня. До меня у них была отдельная жизнь, о которой я почти ничего не знала. Он вырос в месте под названием Висконсин, но мы никогда туда не ездили. У меня не было бабушки и дедушки с отцовской стороны. «Они на небесах», – сказал он. Никаких тетушек, дядюшек или двоюродных братьев. У нас был свой мир: Гарри, Марти и Алана.
– Я не знаю, где познакомились мои родители. Мать так и не сказала мне. Она не любила говорить о прошлом. Отец умер, когда мне было восемь. Моя мать больше не выходила замуж.
Я знала, что Гарри Олсен обожал ее. В доме на ее день рождения всегда были цветы. Утром по воскресеньям мой отец прикладывал палец к губам и шептал мне: «Давай мы будем вести себя тише и дадим твоей маме выспаться».
Я положила в рот кусочек помидора и позволила кисло-сладкому вкусу ненадолго отвлечь меня от радостных и болезненных воспоминаний, связанных с нашим разговором.
– Значит, ваш дом в Нью-Йорке… – Пикассо тоже отправил в рот вилку салата. – Я никогда не бывал там; даже во время войны, когда Париж находился под оккупацией. Когда многие художники отправились туда ради безопасности. Я не приезжал даже на большие выставки моих работ. Думаю, этот Гувер и его ФБР сильно осложнили бы мой визит, так? Им не нравятся мои политические взгляды. Как и генералиссимусу. Я не вернусь в Испанию, пока Франко находится у власти. Думаю, у них есть на меня досье, как и на моего друга Чарли Чаплина.
– У них много досье на разных людей, – согласилась я. Может быть, даже на меня, но я не призналась в этом.
– Что случилось с ней потом? – спросил Пикассо. – С Анной и ее мужем-американцем.
«Она родила меня», – подумала я, но не сказала этого. Это было очевидно, хотя пока что он не знал про мой возраст.
Я сняла шарф, повязанный на шее, и протянула ему. Это был шарф Марти с желто-зеленым лиственным узором.
– Она стала дизайнером в индустрии моды, – сказала я. – Это одна из ее работ.
Он ощупал шарф и осмотрел его.
– Пожалуй, немного грубовато, – заключил он. – Она приложила слишком много усилий для того, чтобы рисунок казался наивным. И узор слишком плотный. Но цвета и листья хороши.
– Ее работы приобрели широкую известность, – сказала я, уязвленная критикой. – Люди собирают их как произведения искусства.
Мои глаза приспособились к тусклому освещению: отфильтрованный солнечный свет проникал в помещение желтыми полосами через пыльные окна. Теперь я могла осмотреть интерьер студии: полотна, прислоненные к стенам, пьедесталы глиняных скульптур, длинный деревянный стол с образцами керамики Мадура, ожидавшими, когда маэстро закончит формовку все еще пластичной глины и украсит поверхности и обода изображениями коз, кентавров, оливковых ветвей и стилизованными масками женских лиц.