«Ущипни себя! – подумала я. – Ты находишься в студии Пикассо». Марти, которая водила меня за руку по нью-йоркским музеям и галереям с его картинами, в конце концов привела меня сюда. Нет, Анна-Мартина привела меня сюда! Как я смогу соединить этих двух женщин?
– Анна была счастлива до того, как овдовела? – спросил Пикассо. Он снова изучал мое лицо и чертил указательным пальцем набросок среди хлебных крошек на столе. – Она пыталась быть счастливой? У нее все складывалось хорошо? Знаете, я был сердит на нее… Она уехала, не сказав ни слова. Мы были… друзьями.
Друзьями. Он помедлил, прежде чем произнести это слово. Все тщательно взвесил.
«Вы были больше чем друзьями», – подумала я. Но об этом можно поговорить потом. Сейчас я не была готова.
– Некоторые вещи шли хорошо, другие – нет. После смерти моего отца ей было трудно растить ребенка одной.
– Да. Я знаю, что она была одна, без семьи. Возможно, у нее были родственники, но она не могла поехать к ним. Я не помню… – Он налил еще воды в свой стакан и жадно выпил. – Члены семьи – это хорошо, но иногда они могут сбить женщину с толку. Родственники Франсуазы… – Он остановился на середине фразы. – Они убеждали ее расстаться со мной. Ее подруги тоже подстрекали ее к уходу.
– Расскажите, что вам известно о семье Анны, – попросила я. Мне не хотелось слушать о Франсуазе Жило; мне хотелось узнать побольше о моей матери. – Расскажите все, о чем она вам рассказала.
Он указал на блокнот, лежавший рядом с моей тарелкой.
– Я думал, что вы пришли для обсуждения моего искусства. – Теперь в его голосе звучали нотки досады.
– Да, – ответила я. – Но и для того, чтобы поговорить о моей матери. Она называла вас величайшим художником нашего века.
– Вот как? – с некоторой опаской спросил он. Но в его глазах читалась гордость и удовлетворение.
– Что вам известно об Анне? – снова спросила я. – Думаю, вы помните больше, чем рассказываете.
Пикассо глотнул воды и отодвинул тарелку с недоеденным ланчем.
– Когда мы познакомились в Антибе, она была очень молода. Студентка. Училась в Ла-Лонхе – школе изящных искусств Барселоны. Я тоже когда-то учился там, пока не понял, что знаю уже больше, чем мои учителя. Она была знакома с моими работами задолго до нашей встречи, изучала мои кубистские полотна, цирковые картины и арлекинаду. Но когда я разрешил ей немного поработать в моей студии в Антибе, ее работа оказалась слишком незрелой. Она еще не нашла свой стиль. А может быть, была слишком испугана и запирала важные вещи внутри себя.
Это было похоже на мою мать: множество запертых дверей с секретами внутри.
Снаружи донесся шум, и Пикассо направился к двери, хмурясь. Последовал быстрый обмен неразборчивыми для меня французскими фразами. Голос мужчины, явно извинявшийся, стук тележки, наполненной тарелками и кувшинами, готовыми для финальной обработки в руках мастера…
– Мне нужна Жаклин, чтобы оставить опись, – объяснил Пикассо, жестами выразив свое нетерпение.
Франсуаза Жило, которая ушла лишь несколько недель назад, уже была забыта. Пикассо как будто использовал, а потом менял женщин, как другие люди меняют автомобили в вечном поиске новейших моделей. Я испытала ошеломительную нежность к моей матери, когда осознала это. Что бы ни произошло между ними, я надеюсь, что она не любила его так сильно, чтобы переживать душевную драму. Я надеялась, что эта восемнадцатилетняя девушка была бессердечной, несмотря на свою уязвимость и одиночество.
Пикассо велел помощнику разместить заготовки на почти пустом столе и взял одну, чтобы показать мне.
– Пустышка, – сказал он. – Ничто! Но когда я закончу, станет всем – обретет себя.
– Правда, маэстро! – сказал мужчина, начавший разгружать тележку.
– Почему Анна оставила учебу? – спросила я, исполненная решимости не отвлекаться от темы. Я собиралась сохранять спокойствие и оставаться журналисткой, а не дочерью, но потребность в вопросах была похожа на голод. – Это был побег от любовника? Чего она боялась?
Пикассо сказал доставщику еще несколько слов на беглом французском, и тот, поспешно расставив заготовки на столе, вышел на улицу. Лишь когда мы остались одни, он заговорил.
– Вы имеете в виду того испанского паренька? Я не помню, как его звали. Нет, она уехала не из-за него, а по другим причинам. В Испании до сих пор есть вещи, которые не обсуждают даже в семье. Политические вещи. Она попала в беду.
Он подразумевал генерала Франсиско Франко, который вместе со своими националистами свергнул республиканское правительство Испании и установил диктатуру. Каждый раз, когда его имя появлялось в газетах или новостях, моя мать кривилась от отвращения и чего-то еще – сейчас я понимала, что это был страх, – хотя она находилась очень далеко от Испании. Политика Франко имела длинные руки, и многие в Соединенных Штатах поддерживали его диктатуру, потому что он карал и сажал коммунистов. Я слышала, что Маккарти был сторонником Франко.