— Стало быть, вы говорите, Андрей Николаевич, что Колесников просил у вас ночлега?
— Да, такое иногда случается, — апатично ответил я в очередной раз. — Мы с Юрием давно дружим… вернее, дружили, и, бывало, ночевали один у одного в последнее время, после его развода с женой.
— Вы в курсе, почему они развелись? — Харченко говорил официальным тоном, не произнося ничего лишнего. — Впрочем, мы её ещё допросим. Я отлично понимаю — в чужую жизнь никто ведь вмешиваться не хочет.
— Да, не хочу, — отрешенно закивал головой я. Настроения для шуток в тот момент у меня не было. Хоть за ночь от шока удалось отойти и смирится с ужасными обстоятельствами, в горле всё равно оставался огромный ком, который никак не спешил растворяться. Никак не хотелось верить в то, что Юрки больше нет, что он больше никогда не приедет ко мне в гости на своём новеньком «Опеле», не улыбнётся лукаво и не попросит ключей от квартиры, чтобы сразу же после этого выставить меня за дверь и заняться там любовью со своей очередной пассией. Если бы заранее знать, что такое случится, разве отпустил бы я его из своего жилья. Зубами бы вцепился в воротник его пальто, к креслу бы собственным ремнем привязал, но уйти бы не позволил. Пусть бы жил у меня человек хоть десять лет, хоть навсегда бы оставался… Но разве можно угадать, где придётся упасть, чтобы заранее соломки подстелить?
Застоявшаяся пыль стандартного милицейского кабинета тонкой струёй ударила мне в ноздри, заставив возвратиться из дня вчерашнего в день сегодняшний.
— При осмотре вашей квартиры, — монотонно продолжал Харченко, — не было обнаружено никаких вещей Колесникова. Попытайтесь вспомнить, может быть, он что-нибудь у вас всё же оставлял?
— Да нет, вроде, — пожал плечами я, — даже свой дипломат из прихожей забрал. Я не спрашивал, почему. Может, у него там что-то ценное было.
— Было, — закивал головою капитан, — но ничего, что бы могло помочь следствию: договора с клиентами, учебники по иностранным языкам, конспекты, может, что сгорело ещё… Сами понимаете, какой это всё имело вид.
— А вы точно уверены, что погибший именно Колесников, а не какой-нибудь автомобильный вор, который влез по несчастью в его машину? — Я надеялся до последнего момента, авось произошло что-то невероятное, может, все оказалось ошибкой. — От трупа ведь одни лишь обугленные куски мяса остались, ничего более.
— К сожалению, господин Лозицкий, вынужден вас огорчить. — Капитан вытащил из стола несколько запаянных целлофановых пакетиков. — Вы это узнаёте?
В одном из них лежали разбитые вдребезги часы «Ориент» с почерневшим циферблатом и едва заметной гравировкой, которые я полгода назад подарил Юрке на тридцатилетие. Весь браслет был запачкан бурыми пятнами крови, и мне пришлось брезгливо отвести от них свой взгляд. Второй пакет содержал в себе маленький серебряный нательный крестик Юрия и огромную золотую печатку с выдавленной на ней буквой «Ю». Печатка делалась по заказу, — никакого совпадения здесь быть не могло, — я четко помнил, что именно она украшала палец Колесникова буквально за пять минут до взрыва.
— Вижу, вы все узнали, — окинув взглядом мой молчаливый вид, с пониманием ситуации произнёс Харченко. — Все обрывки одежды совпадают с вашими описаниями, а отпечатки пальцев на вашем стакане сходятся с отпечатками пальцев, оторванных при взрыве. Я не хотел сразу вам о них говорить, но думаю, вы — мужчина сильный, переживёте такое.
Я терпеливо закусил губу и уныло опустил голову. Последние наименьшие сомнения насчет личности убитого рассеялись, как дрожащие капельки росы в знойное июльское утро.
— Может, хотите воды? — сочувственно предложил капитан.
— Нет, спасибо, всё нормально. — Я постарался быстро взять себя в руки. — Это же какой силы надо было подложить заряд, чтобы одни пальцы от человека остались.
— Да, порядочный, — согласился Харченко. — Эксперты пока ещё не установили, что было использовано в качестве взрывчатки, но, думаю, до конца сегодняшнего дня это будет известно.