Василий с радостью вообразил визит к магарадже.
Побывать у настоящего индийского властелина, вдобавок обладателя уникальной коллекции оружия, сабли Сиваджи, — об этом он и мечтать не мог, когда волны били его о борта жалкой лодчонки, когда он брел, полуживой от голода, а за зеленой завесою джунглей, в двух шагах, человеческим голосом плакал голодный тигр…
Василий передернул плечами и только сейчас заметил, что появился слуга с лампой. Взглянул в окно. Однако хорошо же они посидели! Который может быть теперь час?
Здесь, в Индии, все не как у людей: вечер не следует за днем, мрак ночи ниспадает как бы силою волшебства, возникает новый, темный, колдовской мир, и близок выход луны…
— Вели завесить окна! — раздался вдруг чужой ломкий голос, и Василий не сразу поверил себе, когда сообразил, что это его собственный голос. Такой дрожащий, почти испуганный! — О, прости, Реджинальд. Не пойму, что это на меня нашло? Но эта луна…
— Совершенно верно, — с неколебимой серьезностью изрек Реджинальд. — Ты должен беречься луны, как… как кобры, как тигра! Она теперь твой враг. По счастью, луна идет на убыль, и по меньшей мере две недели ты сможешь жить совершенно спокойно. Не волнуйся. Я уже отдал приказ завесить окна в твоей спальне как можно плотнее.
Василий кивнул, не в силах справиться с волнением.
Ему было стыдно, и в то же время неясная, необъяснимая тревога так сжимала сердце, что он невольно морщился от боли.
Внезапно странный звук достиг его слуха. Он доносился то издали, будто лай собак, преследующих зверя, то раздавался совсем близко — так близко, что Василий невольно вздрагивал. Ужасным перекличкам, переходящим в завывание, начал вторить оглушительный лай Реджинальдовых бульдогов, фокстерьеров и рокетов, зачуявших своих ненавистных врагов — шакалов, которые стаями бегали по улицам и площадям, лишь только утихал людской гомон. Их привлекал запах мяса, которого индийцы, верные законам Брамы, не употребляют в пищу и после стола своих английских господ выбрасывают его в навозные кучи. Шакалы рыщут и по берегу, ожидая, не выбросит ли им волна труп какого-нибудь бедняка, недостойного погребального костра, — а потому великая Ганга послужила ему могилою…
Василий сцепил зубы, силясь унять дрожь. Надо поскорее уйти в отведенную ему спальню. Никто не должен видеть, как ему страшно, мало сказать — жутко!
Этот вой, этот серебристый навязчивый луч, эти странные, опалово переливающиеся глаза, вдруг проглянувшие из бездн его памяти — и вновь бесследно канувшие туда… А может быть, он не в силах ничего вспомнить лишь оттого, что не хочет? Возможно, все бывшее с ним так страшно, так чудовищно, что он должен благодарить забвение за милосердие и молить лишь об одном: чтобы оно никогда не срывало с его памяти своего черного покрывала?..
Он заставил себя закрыть глаза и так лежал некоторое время, призывая сон. Разноцветные блики, мельтешившие перед взором, утишали свое движение, слагаясь в узоры, картины, сменявшие друг друга.
Он видел белый мрамор, мозаику из бриллиантов и сапфиров, потолок, затянутый темно-голубой тканью и усеянный драгоценными камнями вместо звезд, словно для того, чтобы совершенно уподобить его небу. Воистину, обиталище, достойное богини! Богини?..
Высокая фигура в белых одеяниях недвижимо стояла перед ним. Резко пахло курительными палочками; их светлый дым то стелился над серебристо-белым полом, то взмывал вверх, словно зачарованные змеи. Из-под покрывала донесся тихий вздох, и он вдруг остро, почти болезненно ощутил, что там, под этим покрывалом, — женщина и она ждет… ждет его!
Василий вскинулся, хватаясь за сердце, незряче глядя во тьму. А это что?! Воспоминание? Нет, видение, и какое реальное, какое мучительное! Нет, он не в силах понять… Надо уснуть. Вот все, чего он сейчас хочет, — уснуть!
Но растревоженная плоть еще долго мешала ему успокоиться.
4. Чудесный камень
Королевской кобры Утром они отправились к Бушуеву. Василий не был уверен, что русский купец откроет ему кредит без заемного письма, однако он надеялся на рекомендации Реджинальда. К тому же попытка не пытка, спрос не беда!
Вчера, измученный, изголодавшийся, полуживой, Василий толком не разглядел Беназира, и сегодня вызывающая, резкая красота этого города обрушилась на него, как водопад красок, звуков, запахов.
Вокруг пестрели точеные, наподобие шахматных башен, пагоды, в которых толклись расписанные различными красками [8] меднолицые люди, белые горбатые телята с цветочными венками на рогах, полуобнаженные женщины браминов, которые одни из всех индианок даже не пытаются прикрывать лиц и ходят голоногими, а то и гологрудыми. Брамины орошали священной водой Ганги бесчисленное множество идолов.