Прежде чем Альфонсо успел продолжить свой рассказ, его перебила сестра:
— Альфонсо, захвати для Тере эту материю, пусть сошьет что-нибудь дочерям, и вот еше, возьми, — и сунула ему в руки полиэтиленовый пакет с мачакой.
— Мария, не нагружай меня, ради бога!
— Если ты ему ничего не всучишь, наступит конец света!
— Это ты так думаешь!
— Мать, если будут звонить из команды, скажи, я уже еду, только подброшу этого педика в аэропорт!
Они сели в дядин «валиант» (или «валиум», как называл его Чато); Давид расположился на заднем сиденье и слушал, о чем беседовали отец и дядя Грегорио.
— Неужели город настолько изменился?
— Да, представь себе; то и дело где-то стреляют — одни говорят, это разборки гомерос, другие — что партизаны шалят, а с нас в конечном итоге стружку снимают!
— Я знаю одно — судебными исками от полиции ничего не добьешься.
— Да, полиция бдит денно и ношно, — подвел черту Грегорио.
Когда они свернули на шоссе, ведущее в аэропорт, Альфонсо повернулся к Давиду и потребовал:
— А теперь, сынок, рассказывай мне все, как было.
Давид поведал отцу, как пытался убежать, как его сбили с ног посреди двора, как само провидение подсунуло ему камень под кончики пальцев и подсказало, что спастись можно, лишь бросив его в голову Рохелио.
— Самая настоящая вынужденная самооборона, — убежденно сказал Альфонсо и, увидев мокрое от слез, несчастное лицо сына, встревоженно спросил: — Тебе нехорошо, сынок?
— Дьявол говорит, что никакая это не самооборона, что я самый обычный убийца.
— Ты и сейчас его слышишь? — Юноша порывисто закивал головой. — А что еще он говорит?
— Говорит, что мне придется отсосать. Дядя Грегорио рассмеялся:
— А ты скажи ему, пусть сам отсосет.
Все замолчали, а Давид вспомнил красную курточку и чуть влажное ушко Карлоты.
— Как там Карлота?
— Ох, сынок, не хотел я этого касаться, да, видно, никуда не деться, ты уже взрослый!
— Я хочу жениться на ней.
— Вот тут ты и допустил самую большую ошибку — нельзя трогать чужую невесту! Разве не учил я тебя уважать обычаи? Ты и ей неприятности причинил, и всем Кастро дорогу перешел, а потому не видать тебе теперь ни Чакалы, ни Карлоты, понятно? — твердо сказал отец и добавил: — И учти, чтобы больше камня в руку не брал!
На некоторое время в машине воцарилось молчание; за окнами расстилалась запитая солнцем долина. Наконец Давид не выдержал и стал оправдываться:
— Она сама меня танцевать потащила!
— Ну и что же! — суровым голосом перебил его отец. — Подле невесты чужому не место, заруби себе на носу!
— А теперь, когда у нее нет хозяина, мне можно жениться на ней?
— Нельзя! — потеряв терпение, выкрикнул Альфонсо. — Забудь о ней, говорю тебе!
— Да, дерьмо лучше не шевелить, — поддержат его Грегорио.
Альфонсо сделал глубокий вдох и продолжил уже спокойнее:
— Отныне у тебя наступит новая жизнь, дядя Грегорио поможет с работой, будешь жить один, делать что хочешь, но Карлота для тебя больше не существует!
Приехапи в аэропорт. Давид издалека узнал принадлежащий лесопилке «пайпер-чероки» и догадался, что именно на нем папа полетит домой. За последние тринадцать часов он видит уже второй самолет. Перед расставанием отец отсчитал ему несколько банкнот.
— Вот, возьми на расходы. — И, помедлив, добавил: — Я уже дал денег дяде Грегорио, чтобы ты ни в чем не нуждался; он подыщет для тебя жилье.
— Да, папа.
— Делай все так, как я тебе велел; из города никуда ни на шаг!
— Да, папа.
— Я не хочу, чтобы у тебя опять возникли неприятности.
— А как же дьявол?
— Выброси это из головы! Позаботься о Давиде, — обратился он к Грегорио. — Когда найдешь для него дом, помоги обустроиться и навешай иногда.
— Не беспокойся.
— И не вздумай подавать в суд на полицию, все равно ничего не добьешься, они же над тобой и посмеются!
Давид отказался покидать аэропорт, пока самолетик не взлетел и не скрылся из виду. На обратном пути в город он думал о том, как отец защищал его от дона Педро, вспоминал Чакалу, которую не увидит уже никогда в жизни. Давид почувствовал боль от образовавшейся в душе пустоты. «Умираю», — мысленно решил он. «Да нет, — возразил голос. — Это всего лишь одно из проявлений того, как человек воспринимает одиночество». Дядя Грегорио посмотрел на Давида в зеркало заднего обзора и поинтересовался, нравится ли ему бейсбол.