— Там не было никакой простыни.
— Значит, ее халатом?
— Нет.
— Ты должен был пометить ее буквой «Z» — знаком Зорро! Многим женщинам это нравится!
«Вздор!» — буркнула бессмертная часть Давида.
Они сидели уже несколько часов и успели выпить много пива. Рот Давида безвольно открылся, зубы блестели, ему стало лень разговаривать.
— Ты так и не рассказал мне, что на тебя нашло в Лос-Анджелесе, во время матча? Почему твой дядя снял тебя с подачи?
Выпитое пиво подтолкнуло Давида на откровенность:
— Мне тогда слышались голоса, а теперь уже нет.
— Что?
— Голоса слышались.
— В смысле, в голове у тебя, что ли?
— Ага, — сказал Давид, отпивая глоток пива.
— С чего бы это, травки накурился? Я же предупреждал тебя — не прикасайся к марихуане!
— Далчет, не из-за этого!
— А почему ты мне не сказал?
— Неловко было.
Северный ветер трепал кроны деревьев, ночь стояла непроглядная, как чернила. Сантос допил свой стакан и наполнил снова.
— Знаешь что, чертов Санди? Не зря говорят, что удачу за деньги не купишь! Так, как тебе повезло с Дженис, больше не обломилось ни одному мексиканцу, могу спорить на что хочешь! Послушай меня, каброн ты этакий: по ночам я залезаю в постель к разным бабам, либо везу их к себе на ранчо, или просто на реку в кусты, куда придется — потому у меня и синева под глазами не проходит. Но никогда со мной не случится то, что было у тебя!
— Вот и Чато говорит то же самое.
— Каброн твой Чато! Кстати, мне надо обсудить с ним кое-что.
— Он уехал два дня назад и сказал, что вернется не скоро.
— Еше бы, недаром во вчерашнем похищении банкира Иригойена обвинили партизан; хорошо, если Чато еще не шлепнули — наши стражи правопорядка долго разбираться не станут! Как только он объявится — дай мне знать.
— Ты хочешь расспросить его о том, что случилось?
— Нет, просто передам пару слов от ребят.
— Ладно, только самих ребят не приводи.
— Не боись, этим кабронам здесь делать нечего. — Чоло стал пить длинными глотками, потом, будто впервые рассмотрев бугенвиллею, почти полностью закрывшую окно своими листьями, сказал с удивлением: — Вот живучая паразитка, а?
— Ага.
— Я на нее уже раз сто помочился!
— Большеньки-меньшеньки, как говорит Нена.
— Ох уж эта Нена! — Чоло пригладил свои длинные, волнистые волосы, в очередной раз отпил пива и закурил сигарету. По комнате разлился сладковатый запах марихуаны.
— А знаешь ли ты, друг мой Санди, что я влюблен в твою двоюродную сестру?
— А?
— Ты чего смеешься, каброн?
— Я не смеюсь, — сказал Давид, не в силах сдержать улыбку. — Просто любовь зла, Чоло!
— Да ты в своей Чакале вообще влюбился в чужую бабу!
Давид перевел взгляд на ночное небо, продолжая улыбаться; о Карлоте Амалии он уже даже не вспоминал, для него теперь существовала только Дженис Джоплин. Оба замолчали, раздумывая о том, какая коварная штука любовь, особенно если речь идет о такой шальной и самовольной девчонке, как Мария Фернанда.
— А Нена знает?
— Уж давно, с прошлого года, и Чато тоже.
— А ему-то зачем сказал?
— Как это зачем? Когда ухаживаешь за сестрой партизана, приходится учитывать, что он может подослать к тебе целый вооруженный отряд и отделать так, что родная мать не узнает!
— Значит, Нена не сказала тебе «да»?
— Она не сказала ни «да», ни «нет»!
— Сестра мне говорила, что хочет уехать учиться в Гвадалахару.
— Знаю…
— И что ты собираешься делать?
— Лапу сосать! Она ведь теперь даже встречаться со мной отказывается!
— В понедельник Нена заберет меня с работы к врачу, хочет, чтобы у меня рот больше не оставался открытым и зубы не торчали. Ты можешь поехать с нами.
— Постой, как это?
— Ты же хотел увидеться с ней! — Ну да!
— Так вот, пока мной будет заниматься коновал, вы двое пообщаетесь.
— Годится! — И они договорились встретиться в шесть вечера на складе пиломатериалов.
На следующий день, в воскресенье, Давид, как обычно, играл в бейсбол — подавал за команду Грегорио. Он занимался этим не столько ради своего возвращения в большой спорт, а скорее стараясь угодить дяде. Грегорио до сих пор дулся на племянника за промашку, из-за которой его выгнали из «Доджерс».
— Как ты мог позволить себе напиться? Зачем ты пил, зная, что тебе нельзя? Я-то боялся, тебя не возьмут из-за слуховых галлюцинаций, но уж никак не ожидал, что ты мне подложишь такое дерьмо! — Давид признавал дядину правоту, но подругой причине; ему было плевать на «Доджерс», зато страстно хотелось видеть Дженис и всеми правдами и неправдами скопить деньги, чтобы вернуться на бульвар Сансет. С того дня, как он переехал в домик на холме, Грегорио каждое воскресенье упрашивал его сыграть за кульяканских «Лос-Томатерос» или любой другой бейсбольный клуб тихоокранской лиги, но Давид не соглашался, оправдывая свой отказ тем, что это может быть небезопасно.