— Ах, каброн, баркас крадет! — И хотел было бежать к старику Мансо сообщить об угоне, но тут его остановила проживающая поблизости соседка:
— Ты куда торопишься?
— У дона Данило баркас угоняют!
— Ох и олух же ты, недаром говорят, любовь незряча, глаза прячет! Да они каждую ночь на лодке катаются, а чем там в море занимаются, одному богу известно!
В Риверу будто бес вселился. От ярости кровь бросилась ему в голову. На складе кооператива он схватил первый подвернувшийся под руку лодочный мотор и поспешил к своему баркасу. На некотором расстоянии от цели заглушил мотор и замер в изумлении, не в силах поверить собственным глазам: Ребека сняла с себя юбку, блузку и стала танцевать перед дураком, двигаясь со сладострастным упоением, словно жрица в священном экстазе. Давид молча разглядывал ее, по обычаю разинув рот.
— Ну, теперь все! — выдохнул Ривера, твердо решив убить его на месте, но сначала надо остановить женщину! — Ребека, что ты делаешь! — выкрикнул он, перепрыгивая к ним в баркас, и прежде, чем те успели опомниться, одним ударом кулака отшвырнул Давида.
— Прекрати немедленно, Мариано!
— Прикройся. — Ривера схватил за руку свою возлюбленную. — Одевайся, я отвезу тебя на берег! — Он стал набрасывать на нее одежду.
— Чего ты хочешь?
— Чтобы ты оделась!
— Ах ты, пендехо, сам убирайся отсюда!
— Ребека, что с тобой?
— Не желаю с тобой разговаривать!
— Ребека, пожалуйста! — Его сводил с ума этот сдобный аромат, исходящий от тела женщины.
— Как ты смеешь кричать на меня? За кого ты себя принимаешь? Убирайся!
— Но, Ребека, мы же решили пожениться?
— Убирайся и не показывайся мне на глаза! Знать тебя не хочу!
Ривера отступил, рыча от отчаяния. Он слишком хорошо знал Ребеку; если ее разозлить, да еще так сильно, то не помогут ни серенады, ни подарки, ни колдовские заклинания. Ему доводилось наблюдать, как она прогоняла ухажеров и за гораздо меньшие провинности. Теперь Ребека его к себе не подпустит, и все из-за этого зубастого придурка!
В ту ночь Давид не мог заснуть, хотя чувствовал себя смертельно уставшим. Ривера знал, что он ночует в лодке, и мог заявиться в любую минуту. А потому Давид решил покинуть свое пристанище и искать спасения за околицей деревни. Вскоре дома остались позади, а с ними и уличное освещение, и ноги его ступали по твердой поверхности шоссе в полной темноте. Впервые он по-настоящему боялся расстаться с жизнью, поэтому ему стало не по себе, когда встречная машина осветила его фарами; проскочив мимо, водитель вдруг резко затормозил, включил заднюю передачу и начал сдавать прямо на Давида. В чем дело?
«На нас напали!» — возопил внутренний голос.
Давид со страху подпрыгнул на олимпийскую высоту, и в то мгновение, когда находился в воздухе, перед его мысленным взором возник Рохелио Кастро с пистолетом в руке, поднятым кверху перед выстрелом. Упав на шоссе, он увидел, как водитель открыл дверь.
— Эй, Санди Коуфакс, как дела? Куда топаешь? — Из машины выглядывал Чоло и радостно смеялся.
«Такие друзья хуже недругов!» — проворчал голос.
— Чертов Чоло!
Сантос возвращался после несостоявшегося отчета дону Серхио Карвахалю о проделанной работе.
— Чертов Санди, а ты что делаешь в Альтате? Я-то думал, ты уже давно с Дженис!
Давид вкратце рассказал другу о своих приключениях:
— Я убегал от Сидронио, приехал сюда, нашел работу.
— Так ты живешь здесь? А где работаешь?
— Рыбу ловлю, научился даже трат забрасывать!
— Вот почему ты такой загорелый! Чего ж не уехал в Лос-Анджелес?
— Денег не хватило…
Давид с облегчением оперся о бок автомобиля и счастливо улыбался. От его внимания, однако, не ускользнуло, что, несмотря на шуточки, Чоло оставался очень серьезным. Неожиданно Сантос положил свою руку ему на плечо и крепко сжал его пальцами.
— Я должен сообщить тебе кое о чем, братишка, приготовься, потому что будет горько.
— Говори.
— Я от Нены узнал — батю твоего убили. — Сантос, обняв друга, повторил рассказ Марии Фернанды со всеми подробностями, какие запомнил. У Давида подкосились ноги, и он повалился на песок; по его почерневшим на солнце щекам потекли слезы. «Это ты виноват! — терзала его карма. — Не стал бы танцевать с Карлотой Амалией, ничего такого не случилось бы. А теперь ты должен понести наказание!»
У Давида не было ни сил, ни доводов, чтобы возразить своей бессмертной части, чьи обвинения звучали неопровержимо. Именно в эту минуту им начала овладевать жажда возмездия.