— А сестры?
— Подрастают.
«Да что ты будто неживой, расскажи ей, как ты только что убил человека!» — Давида снова затрясло. Ему не хотелось говорить тете о своей бессмертной части; та заметила перемену в племяннике, но решила, что он просто устал с дороги.
— Ты ужинал?
«Знаменитое мексиканское гостеприимство! — не замедлил прокомментировать голос. — Вот истинная матрона!»
— Нет, но я не голоден.
— Пойдем-ка на кухню. Мария Фернанда и Джонлен-нон уже улеглись спать, а твой дядя смотрит телевизор. Что там, в Чакале, всё танцуют?
— Да, как обычно.
— Воображаю себе: замужние и невесты в одном углу, холостячки в другом, их обхаживают кавалеры, и не дай бог кому-то из них сунуться куда не положено, верно ведь? Ну, да бог с ними! — улыбнулась тетя. — Помнишь, когда мы в последний раз приезжали к вам в гости, на Пасху? Боже праведный, какая стояла холодина! Почти два года минуло с тех пор. И дернуло нас пойти на эти танцы! Один приставучий все домогался, чтобы Нена пошла с ним танцевать, ей даже плохо стало, бедняжке! — В памяти Давида тот случай не сохранился, зато он хорошо помнил своего двоюродного брата.
— Тетя, а как дела у Чато?
Чато был старше Давида почти на два года и уже учился в университете на экономиста. В детстве, когда родители привозили их друг к другу в гости, он никогда не отказывался поиграть с младшим братом; позже стал защищать его от обидчиков, с готовностью отвечал на мальчишечьи вопросы, а поздними ночами оба всматривались в звездное небо, и Чато учил Давида ориентироваться в мириадах светящихся точек: «Вот Млечный Путь; существует легенда, что он образовался из молока, которое отрыгнул Геракл, когда был еще грудным младенцем. Наша Земля тоже находится в этой галактике». Дважды Чато брал Давида с собой в кино; в первый раз смотрели картину о таких же двоюродных братьях, какони, которые и жили тоже один в городе, а другой в деревне. Герой второго фильма — парень, только что окончивший университет, — переспал с одной сеньорой, а потом по уши влюбился в ее молоденькую дочь, но у нее, как у Карлоты Амалии, уже был жених. Вот брату Давид рассказал бы и отом, как убил камнем Рохелио, и о своей бессмертной части — тот бы сумел выслушать и понять.
Тетя не сразу ответила на его вопрос.
— Чато здесь больше не бывает, он уже восемь месяцев не живет дома, ввязался у себя в университете в какую-то политику, хорошо хоть тебе, мальчик мой, ничего подобного не грозит! Хотят, по его словам, мир переменить, можешь в такое поверить? Твой дядя говорит, они даже себе носки поменять не умеют, а туда же, правительство свергать! Ты уж, пожалуйста, не упоминай Чато в присутствии Грегорио, то есть вообще о нем ни звука, ведь, по правде, он его сам излома выгнал, велел перестать заниматься глупостями, а тот не послушался. — Тетя говорила и одновременно разогревала на плите мачаку с овощами и фасолью, поставила перед ним сыр, пшеничные тортильяс, налила кока-колы. Давиду есть не хотелось, его усталое тело ломило от боли, в голове царила полная неразбериха. На ум то и дело возвращались события прошедшего вечера: падающее тело Рохелио Кастро, изумленные лица людей, испуганная Карлота Амалия, но самое тревожное — непонятный внутренний голос.
— Мама как себя чувствует? — спросила тетя, неудовлетворенная скупыми ответами Давида.
— Хорошо.
— А сестры — здоровы, все четыре? — Да.
— А папа?
По правде сказать, Давид очень переживал за отца. До сих пор у того были неплохие отношения с доном Педро Кастро, но смерть Рохелио меняла все, и Давид даже представить себе не мог, что там сейчас с ним происходит.
— У папы все хорошо, работает.
— А ты почему решил в батраки податься, другим позавидовал?
— Да нет, не то чтобы… — Привлеченный голосами, в кухню вошел дядя Грегорио в футболке и шортах, с чисто выбритым лицом.
— Здорово, каброн ты этакий! Как же ты прокрался, что я даже не услышал? Ты один приехал?
— Да.
— А что же твой отец, старый прохвост?
— А-а… он велел передать вам привет!
— У него уже прошел приступ голубизны? — И сам же ответил: — Впрочем, это не насморк, так просто не излечивается!
— Хватит тебе сквернословить, — перебила его жена. — Давид уезжает батрачить.
— Батрачить? Что за дерьмо, племяш, и ты туда же! Не забывай, жадность — смертный грех! Правда в том, что эти ненасытные гринго все тянут к себе: помидоры, баклажаны, чили, огурцы, креветки и даже вас, охламонов! — Дядя налил себе воды из холодильника. — А ты зачем едешь, вам что, денег не хватает?
— Да.
— Старый, ты хочешь есть?