В камере тетя Мария вычищала холодильник и наполняла его свежими продуктами. На электроплитке в большой кастрюле тушилась фасоль.
— Боже праведный, сколько всего случилось — умер Чато, несчастного Давида ни за что сажают в тюрьму, мать ничего о нем не знает, — приговаривала тетя, вся в испарине от духоты. — Живем в настоящей долине слез.
Нена пыталась убедить Давида в лечебных целях принимать внутрь собственную мочу. — Что?
— Моча обладает медикаментозными свойствами, ею лечат все!
— Мочой?
— Да, по всему миру есть множество примеров, когда мочой вылечивали разные болезни.
„Это точно, — поддакнула бессмертная часть, — моча — одно из самых действенных лекарств!“
— Я не настолько болен.
— Ну, так слушай, в моче, помимо, естественно, отходов жизнедеятельности организма, содержатся также полезные и питательные вещества, которые, повторно попадая в желудок, усваиваются гораздо легче; люди с древних времен пользовались этим методом.
(Как можно пить мочу? Прав был Чато, чего можно ждать от женщины с хотдогом на голове?)
— И правда, племянник, тебе это пойдет на пользу.
— Ну нет, не хочу!
— Не бойся, быстрее поправишься!
— Нет, Нена, в этом я пас, ни за что не стану пить свою мочу! Ты сама-то пила свою когда-нибудь?
— Нет, просто не было необходимости, но если заболею, никаких врачей и лекарств, только моча!
— Очень убедительно, а дядя Грегорио пьет мочу?
— Да, уже пьет, правда, потихоньку, потому что стесняется; ладно, не задумывайся об этом, если тебе неприятно пить в чистом виде, можешь добавлять ее в пюре из фасоли.
— Александр Великий пил мочу и никогда не болел!
— Какой еще Александр?
— Монарх, которого следовало бы назвать Александром Многоликим, а не Великим. Ему, очевидно, даже доставляло удовольствие пить собственную мочу! Он был царем Македонии и ни больше ни меньше как фараоном Александрии; совершил поход, чтобы завоевать Индию, и спал под деревом, которое сохранилось до сих пор, — его крона отбрасывает тень площадью тридцать гектаров!
Давиду не нравилось направление, в каком развивались события. Очевидно, Чоло пытался не допустить свершения возмездия и лишить его законного права убить Сидронио.
„Больше откладывать нельзя, — твердо сказал внутренний голос. — Сидронио должен умереть, и он умрет, как собака!“
— Ах, Давид, — перебила его мысли Нена, — только не делай такое лицо! Ты знаешь, что наш Чоло женится? Он только и ждет твоего освобождения, чтобы ты был у него на свадьбе шафером.
— Уф!
— Правда, правда!
— Ну нет, это уж слишком!
— Это еще почему? Не смеши, быть шафером совсем просто, тебе только надо нести букет цветов, и все!
— Не хочу!
— Ты будешь очень красиво выглядеть.
— А ты понесешь букет?
— Нет, боже сохрани!
— Ну так я тоже не понесу!
— Тебе сейчас важнее всего выйти отсюда, а там во всем разберешься. Чоло говорит, что твой адвокат обязательно тебя вытащит!
— А Ребеку?
— Мы ее видели сегодня; наконец-то я смогла поблагодарить ее за Чато!
— Как она?
— Большеньки-меньшеньки — ее обвиняют в хранении наркотиков; вообще-то запах от нее жуткий, действительно как от наркоманки, будто она никогда не моется!
В эту секунду в камеру вошли Чоло и Рапидо. Чоло уселся вместе со всеми, а Рапидо остался сторожить у двери.
— Санди, мама наготовила тебе фасоли на целую армию!
— Ты не знакома с Рапидо, — представил Чоло телохранителя Марии Фернанде.
— Мне ведь не надо нести никакого букета, а, Чоло?
— Какой еще букет? С чего ты взял? — Давид показал на двоюродную сестру. — Не слушай никого, ты будешь просто моим почетным гостем!
— Какое невежество! — воскликнула Мария Фернанда. — Ой, я совсем голову потеряла, у меня же для тебя подарок!
— Что за подарок?
— Сейчас увидишь! — Нена пошла к сумке, в которой принесли еду, и извлекла из нее пластиковый пакет. — Вот, Санди, смотри! — Она развернула перед всеми рулон плотной бумаги; это был плакат Дженис Джоплин на концерте в Вудстоке. — Принимай гостью, братишка!
Давид взял плакат за края обеими руками.
— Нена, спасибо тебе! — В его глазах светилось то необыкновенное сияние, которым влюбленные при встрече одаривают друг друга с помощью взглядов.
Глава 22
Жизнь в тюрьме иногда бурлила не хуже, чем на воле: в любое время суток слышались музыка и веселые крики, заключенные праздновали свои дни рождения и между шутками, сварами и даже песнями забывали и думать о свободе. Те же, кто не сумел привыкнуть и мучительно ломал голову над тем, как выбраться, в итоге бросались на проклятую шестиметровую стену с пропущенным по проволоке током высокого напряжения. Обреченные на терзания, они обдумывали даже возможность перепрыгнуть через нее с помощью шеста — до определенного момента, когда им уже все становилось без разницы. Давид постоянно ощущал необходимость быть настороже: Сидронио представлял опасность, равную двадцати Роллингам, и почти такую же, как Маскареньо. В сьерре четко различались споры, которые можно уладить с помощью слов, и противостояния, разрешимые только кровью, а Сидронио, судя по всему, уступать не собирался. "Тем хуже для него, — заявила карма. — В таком случае все становится предельно ясно!"