Хозяин гостиницы тщетно пытался умиротворить разбушевавшегося полковника. Два бледных от страха подавальщика глазели на происходящее с безопасного расстояния. Полковник вопил, метал громы и молнии и со свистом рассекал воздух саблею.
— Я еще сомневался, когда увидел на дворе карету с красными птичками; я не поверил, что вы набрались наглости путешествовать по большим дорогам, останавливаться в честных гостиницах и спать под одной крышею с честными людьми. Вы! Вы, оба! Вампиры, волки, кровопийцы! Жандармов сюда, сейчас же! Клянусь святым Петром, черт подери, попробуй хоть один из вас скользнуть за дверь — обоим голову снесу!
На миг я застыл, ошеломленный. Вот так дела! Я подошел к даме. Она судорожно сжала мою руку.
— О, месье, — пролепетала она в волнении. — Что делать? Этот ужасный сумасшедший! Он не выпускает нас, он хочет убить моего мужа.
— Не бойтесь, мадам, — отвечал я с романтическим пылом и, став между графом и брызжущим слюною Гаярдом, прогремел:
— Придержи язык, негодяй! Прочь с дороги! Ты — жалкий болтун и трус!
Слабый вскрик моей дамы более чем вознаградил меня за риск, коему я несомненно подвергался, ибо сабля разъяренного вояки, секунду помедлив от удивления, блеснула в воздухе, дабы разрубить меня надвое.
Глава VII
Белая роза
Я оказался все же расторопнее полковника Гаярда. Покуда он заносил оружье в слепой решимости раскроить мой череп до зубов, я нанес ему сбоку удар по голове моей тяжеловесною тростью; он качнулся назад, и я ударил во второй раз, почти в то же место, после чего он упал замертво.
Мертв ли он, жив ли — этот вопрос занимал меня не более числа пуговиц на его мундире, ибо во мне взвился целый рой чувств, темных и соблазнительных.
Я переломил саблю ногою и вышвырнул обе половины на улицу. Старый граф де Сент Алир, не глядя по сторонам и не удостоив никого своею благодарностью, проворно проковылял к выходу, потом вниз по ступенькам и прямехонько к карете. Я вмиг очутился подле прекрасной графини — она, покинутая мужем, оказалась предоставлена самой себе. Я предложил ей руку, которую она приняла, и подвел к карете. Она села, я захлопнул дверцу. Никто при этом не проронил ни единого слова.
Я намеревался было спросить, не осчастливит ли меня дама, послав на новый подвиг, как вдруг на мою руку — она покоилась на нижнем краю раскрытого окна — легла трепетная ладонь; губы графини почти коснулись моей щеки, когда она, торопясь, прошептала:
— Возможно, нам не суждено больше свидеться. Ах, когда бы я могла вас позабыть! Ступайте же! И прощайте! Ступайте, умоляю вас!
На миг сжал я ее руку. Она забрала ее, но дрожащими пальчиками передала мне розу — ту самую, что была с нею во время только что пережитой неприятной сцены.
Все это происходило, пока граф возбужденно приказывал, угрожал, распекал слуг; впоследствии я с некоторым самодовольством вспоминал, что благодаря моему расчетливому поведению в самый решительный момент муж оказался в стороне. Наконец, с поспешностью поднятых по боевой тревоге, слуги заняли свои места; щелкнули кнуты форейторов, лошади сразу перешли на рысь, и карета покатила по залитой призрачным светом главной улице к Парижу, увозя с собою драгоценный груз.
Я все стоял на мостовой, хотя карета уже скрылась из глаз и стук ее колес затихал вдали. Наконец, с глубоким вздохом я отворотился; со мною осталась завернутая в носовой платок белая роза — маленький прощальный дар, «дар нежнейший, дар бесценный», втайне от всех переданный мне ее рукою.
Хозяин «Прекрасной звезды» со своими помощниками успел позаботиться о раненом герое ста сражений, прислонивши его к стене, подперев с обеих сторон подушками и дорожными сумками и вливши рюмку бренди (аккуратно внеся ее в счет за постой) в обширный рот воина; однако сей Божий дар так и остался непроглоченным — по-видимому, впервые.