Когтистая лапа леопарда упала на лицо Веры. Она была тяжёлой, мохнатой и пахла по-звериному остро. Не как плюшевый плед. Вера посмотрела в лицо Ру. Допустим, есть что-то общее с доцентом Рудовым, но эта дикая мощь, это стремительное мускулистое тело, этот огонь в чёрных глазах... Реальность медленно, как партизан в тылу врага, вползала в сознание Веры.
Рудов вполне мог быть обычным доцентом, а не царём каменного века. Жил себе ботаник с голубыми эмалевыми глазами, копал свои артефакты, писал диссертацию сто лет подряд. Носил пиджак и очки профессора Петрищева, пока тот рылся в своём могильнике. Может, Петрищев не возражал? Может, они друзья детства и привыкли меняться пиджаками? Потом к нему пришла некая Вера Сидоренко с сенсационной новостью о том, что Гростайн — машина времени. Доцент, не будь дурак, разнюхал подробности и ломанулся в Норвегию, где когда-то проходил практику. А про маму зачем соврал? Интроверт! Не хотел, чтоб Вера напрашивалась в гости. А кто деньги и паспорт украл?! Да в метро полно воришек, Антон предупреждал!
Вера обмякла под Ру. Доцент Рудов мог скататься в Норвегию, поцеловать Гростайн и вернуться через три дня в Питер. А Вера даже не позвонила ему, не проверила. Носилась по инстанциям, выбивая срочный загран и финскую визу. Почему она не позвонила Олегу Петровичу?! Ущемлённое самолюбие вопияло о мести? Обида самочки, которая потеряла самца после ночи любви? Внезапное помрачение рассудка?
Ру ещё сидел на ней, красуясь перед своим гаремом, а Вера предавалась самобичеванию и ужасалась содеянному. Она ввалилась в этот мир как варварша, испугала оленей и подарила аборигенкам подарки, которые могли вызвать эффект бабочки. В мозгу пронеслось: маленькая Му давится орешком, умирает молодой и не рожает сына, её род прерывается, мир развивается по альтернативному сценарию, Карибский кризис шестьдесят второго года заканчивается ядерной войной, в итоге вымирают динозавры, а виновата Вера Сидоренко. Кроме того, она глумилась над царским облачением, дала вождю пощёчину и укусила королевскую кобру.
Ну разве не идиотка?
— Ваше величество, — сказала Вера дрожащим голосом, — мне очень приятно ощущать себя под вами и, видят боги, я бы вечно так лежала, но я замёрзла...
Ру слез с неё, а девушки запели новую песню, состоящую из одних гласных и твёрдых знаков. Вера села на кочку и прижалась к Му. Та раскрыла перед ней ладошку, на которой лежали три конфетки — зелёная, жёлтая и красная. Вера всхлипнула и сказала:
— Я недостойна твоей дружбы, — но угощение взяла. — Вина из морошки хочешь?
Му улыбнулась.
— Тогда отползаем, подруга.
***
Мерзкая морось превратила пейзаж в блёклое унылое полотно, где небо сливается с морем, а море неотличимо от скал. Худших условий для съёмок трудно себе придумать. Вера горевала о потерянной флешке сильнее, чем о потерянной любви.
Они устроились в «Верином» вигваме, который стоял чуть поодаль от остальных. Му притащила целую горсть вяленых рыбок, а Вера достала из рюкзака бутылку с мутным оранжевым напитком.
— Это Олафсон мне дал. Сказал, чтоб я вас угостила. Я думала Олега Петровича подпоить и вывести на откровенность, ну, типа момент истины. Не удалось. Нет его здесь.
Вера отпила большой глоток и закусила вяленой рыбкой. Ничего, к морошковому вину подходит. По туго натянутым шкурам заколотил дождь. Му взяла бутылку и глотнула вслед за Верой. Потом крякнула, отдышалась и сказала:
— Гыр.
— Мне тоже нравится, хотя немножко крепко. Давай напьёмся? Ты — единственный нормальный человек в этом дурдоме. Запуталась я. Представь, прихожу в Институт истории, а там сидит Ру. Деловой такой, весь из себя доцент со значком ГТО на лацкане. Ну, я и наехала на него: мол, ты трахал меня на берегу Ледовитого океана в эпоху неолита, а теперь притворяешься, что ничего не было!
— Гыр?
— Вот и он сказал, что он доцент, а не король севера Робб Старк. Я сначала не поверила ему, а потом увидела голубые глаза и поверила. А потом опять не поверила, когда он тайком свалил на раскопки. Потом я приехала сюда и накинулась на вашего царя: мол, ты дурил меня треснутым очком и два раза ограбил. Корону ему поправила, кобру укусила. Блин.
— Гыр-гыр?
— Проблема в том, что я с обоими занималась сексом, но помню только, что у первого накачанное тело, а у второго крупная головка. Ну, ты поняла где... Но! Член первого и тело второго я не видела! Не могу сопоставить! Не могу доказать, что это один человек! Значит, это разные люди. Логично? Давай ещё выпьем.
Они выпили. Вера сделала четыре глотка, Му — одиннадцать.
— Хо-хо! — сказала Му.
— Хо-хо? Молодец, учи русский язык, пригодится по жизни. Скажи: «парниша». «Пар-ни-ша»!
— Пар-ни-ша.
— А-а-а, прелесть какая! Скажи: «поедем на таксо»!
— Поедем на таксо!
— Ты прямо как Эллочка-Людоедка!
— Хо-хо!
Через два часа пьяная Вера предложила:
— А давай отблагодарим Олафсона? Он такой душка, встретил меня, приютил на скале. По секрету скажу, простенькое у него бунгало. Каркасно-щитовой домик без центрального отопления. Единственное — вид на миллион долларов и «Чаша вечной любви» на заднем дворе. Ну, вино это морошковое тоже зачётное. А так-то у меня на Ваське не хуже, хоть и коммуналка. Про что это я?
— Парниша.
— Да, Олафсон! Пошли к порталу, я его имя накарябаю. Пусть хоть у кого-то исполнится мечта всей его жизни. А чего? Гростайн принадлежит тому, кто может его покарябать. Никто не может, а я могу! Я и твоё имя напишу. Хочешь в Питер? Мужика тебе найдём. Ты красивая, неграмотная и пьёшь как лошадь — что ещё нужно? Пошли!
— Поедем на таксо?
— Что?! У вас есть таксо?!
Ливень хлестал сразу со всех сторон, словно они находились в центре урагана. Знакомая погодка, питерская. Вера надела капюшон и подвязала тесёмки под подбородком. Му засмеялась, увидев её. Сама она голову ничем не покрыла, так и пошагала вдоль обрыва. Даже не шаталась. Вера сконцентрировалась и двинулась за ней. Откуда столько кочек? Главное, мягкие такие, пружинистые. Упадёшь — и катапультируешься со скалы в бурные доисторические воды.
***
На пляже ревело море. По песку струились потоки холодной дождевой воды. Вера рухнула на колени около Гростайна, остывшего и не подающего признаков жизни. Ерунда, завтра снова оживёт. Му опустилась рядом, подоткнув под себя шубку. Она казалась трезвой и заинтересованной, словно и не выпила полбутылки шестидесятиградусного самогона. Вот были девушки! Вера достала из-за пазухи остатки вина и предложила Му. Та с видимым наслаждением отпила ровно половину и вернула бутылку Вере.
— Ты моя самая лучшая подруга. Прости, что я с твоим мужем спала, — серьёзно сказала Вера.
Она допила вино, размахнулась и забросила бутылку в море:
— Знаю-знаю, кто-то наступит на осколок, заболеет столбняком, заразит всю Европу, история свернёт на другие рельсы, Франца Фердинанда не убьют, Адольф станет художником и отрежет себе ухо, в итоге вымрут динозавры, а всех собак повесят на Веру Сидоренко. Семь бед — один ответ! Ассистент! Скальпель! Сейчас я нацарапаю тут все имена, которые вспомню. Даёшь максимальный трафик между мирами!
— Хо-хо!
— Доцента Рудова тоже пущу, я девочка добрая. Когда пьяная.
Вера выщелкнула из складного ножа шило и не примеряясь вонзила в камень. Не снизу, где не видно, не сверху, где отметились предыдущие избранные, а прямо по центру, где пришлось. Трес-с-сь — сломалось шило. Вера неверяще посмотрела на огрызок и попробовала царапать им. Не вышло. Камень превратился в прочнейший алмаз. Вера огорчённо вскрикнула: «А как же Олафсон?», и начала подбирать с земли острые обломки. Он с размаху корябала ими мокрый Гростайн, но не смогла оставить даже махонькой царапины. Му, поняв, чем занимается Вера, бегала по берегу и собирала подходящие на её взгляд булыжники. Её оленья шубка насквозь промокла и шлёпала по голым ногам, волосы облепили лицо. С неба вдруг раздался гром. Сверкнула молния. Кто-то сказал зычным голосом:
— Гы-ы-ыр! Гы-ы-ыр!
Вера оторвалась от производства вероглифов и посмотрела вверх. Над ней стоял разъярённый Ру. С него потоками лилась вода, львиная грива опала, и он опять напомнил Вере доцента Рудова. Устало привалившись спиной к порталу, Вера села в лужу и вытянула ноги:
— Ру, я глупая, я пьяная, я наивная, но объясни мне, как два человека могут быть настолько похожи?! — она едва перекрикивала шум ветра.
— Гыр! Гыр! Гыр! Гыр! Гыр! Гыр! — заорал Ру, тряся кулаком у носа Веры и тыкая в портал.
— Да знаю я! Памятник под защитой ЮНЕСКО! Всемирное наследие. Но почему мне так тошно, а? Почему я вижу тебя и вспоминаю его, а когда вижу его, то вспоминаю тебя?! Почему я не могу вас забыть?! Почему вы нужны мне оба?!
— Уруру-ру-ру!!!
Вера чувствовала, как дождь заливает глаза, а в крови бурлит оранжевая морошка. Она сидела в луже, ругалась с местным царём, на голове которого блестела настоящая фараонская корона, а сама думала, как здорово было бы с ним переспать. Ещё разок. Всего один раз. А после сбежать в своё время и уехать в Питер. Заняться свадьбами, корпоративами и детскими садиками, наладить свою непутёвую жизнь, раны зализать. А потом, когда попустит тёмная страсть, можно будет вернуться и спокойно провести съёмку. Например, следующей весной. Слушая вопли вождя, Вера скользила взглядом по его мокрым мехам, скрывавшим косые, дельтовидные и прочие заманчивые мышцы. Пусть их сейчас не видно, но Вера знала, что они там. А это что? На меховых штанах не было застёжки: на месте ширинки зияла аккуратная мохнатая щёлка. Вера захохотала. Во всё горло, как сумасшедшая. Сотрясаясь в приступе смеха и утирая слёзы, она провыла: