Я встала на узкую оконную раму и, прыгнув, ухватилась за один из самых толстых суков. Я порядком ободралась, спускаясь вниз, но в тот момент не почувствовала боли. Оказавшись на земле, бросила туфлю в сторону Центральной улицы, а сама побежала в противоположном направлении, надеясь сбить преследователей со следа. Если бы мне удалось добраться до своего жилья, которое было всего в двух кварталах отсюда до того, как меня обнаружат, я бы надела другие туфли, скрыласвои волосы в шляпке колоколом – той, что подарила мне Корнелия, – и постаралась бы незаметно убраться из города.
Всю дорогу я шла очень быстро и, когда открывала дверь, руки мои тряслись от усталости. Мне не нравилось, что я вернулась сюда. Это место первое, где Шиа будет искать меня, но я должна была рискнуть. Обращаться в полицию мне тоже не хотелось я уже никому не доверяла.
Всего несколько секунд мне понадобилось, чтобы достать все необходимые вещи и даже надеть их, но тут раздался грозный стук в дверь. Я бросилась на пол под окно на случай, если стучавшему вздумается заглянуть в комнату. Я почти не дышала, моля Бога, чтобы неизвестные визитеры отказались от намерения повидать меня, но стук раздался снова, долгий, громкий, настойчивый.
Сначала я подумала, что это Шиа, но потом решила, что он и другие приятели Вилли не стали бы деликатничать и не стояли бы так долго под дверью.
Я осторожно поднялась и, прячась за портьеру, посмотрела в окно. Внутри меня все похолодело. У моей двери стоял не знакомый мне человек. Он был высок, его шляпа была надвинута на глаза; создавалось впечатление, что ему не хочется, чтобы его узнали.
Но что-то в его облике вдруг показалось мне знакомым. В первую очередь – руки. Давнее-давнее воспоминание мелькнуло во мне, будто кто-то вновь запустил остановившуюся было киноленту. Подвижные, ловкие руки – они словно ожили на старинном дагерротипе.
Мелодия Гершвина вместо колыбельной, хор «Обнимаю тебя» вместо детских стишков. Моя коллекция пластинок на 78 оборотов в минуту, вероятно, собирает пыль где-то в бесконечно далеком будущем; но я знаю каждое слово этих песен, помню их все, потому что проигрывала каждую сторону бесчисленное число раз, наблюдая, как вращается круглая этикетка и буквы на ней сливаются в темное кольцо. У меня закружилась голова, картины детства замелькали перед моим мысленным взором, подобно ускоренно прокручиваемому кинофильму.
Вдруг недостающий кусочек мозаики встал на свое место, и кровь запульсировала в моих ушах. «Обнимаю тебя». Ясно, словно это было вчера, я увидела на старой пластинке знак копирайта и дату 1930, указывающую на время создания этого произведения. Значит, до появления этой песни – не менее четырех лет.
А Шиа сказал, что слышал эту песню за карточным столом. Но есть только одна возможность услышать песню, которая еще не написана от человека, пришедшего из будущего.
Я внимательно изучала фигуру незнакомца: прямая спина, широкие плечи, из-под соломенной шляпы виднеются жесткие непокорные волосы. Внезапно я почувствовала дурноту, колени мои предательски ослабли. Волосы были огненно-рыжего цвета – точно такие же, как и мои. Он уже повернулся, чтобы уйти, но я, забыв о всякой предосторожности, подлетела к двери и распахнула ее настежь.
– Отец! – закричала я.
Он повернулся ко мне, и я увидела его лицо лицо, которое я так долго пыталась вспомнить: светло-карие глаза, щеки, покрытые бронзовым загаром. Вся моя жизнь отражалась в этом лице. Я каждый день вижу это лицо в зеркале и успела возненавидеть его. Неописуемые глаза, море веснушек, невообразимые оранжевые волосы. Но теперь мне показалось, что никогда еще в жизни я не видела более совершенного лица.
– Вам нельзя здесь оставаться, – были первые его слова. – Вам вообще не нужно было приходить сюда, – сказал он, осторожно оглядываясь по сторонам.
Мне много раз приходилось встречаться с отцом после долгой разлуки,, но я не припомню ни одного случая, чтобы он так холодно обошелся со мной. Этот тон снова заставил меня почувствовать себя отвергнутой.
Я гордо вскинула голову:
– Это все, что вы можете сказать дочери, которую не видели двадцать семь лет? Значит, вы доживаете свой век здесь, в прошлом?
– Я помогу вам вернуться домой, – сказал он, проигнорировав мой вопрос.
Затененные шляпой, черты его лица казались резче, чем те, что сохранились в моей памяти. Обычно я огорчалась тем, что его нет. Но теперь, стоило мне вспомнить, как часто я засыпала из-за этого в слезах, во мне закипел гнев. Внезапно все потеряло значение и то, чем он занимался раньше, и то, что он ни разу не попытался найти меня, – осталась лишь наболевшая рана в сердце одинокой шестилетней девочки, обманутой в день своего рождения.
– Вы не были образцовым отцом. Не понимаю, почему все это время я идеализировала вас.
Он нахмурился:
– Вы ничего не понимаете.
– Тогда, может быть, вы объясните мне...
– Сейчас не время.
– Я ничего не желаю слышать, – сказала я упрямо. – Я проделала долгий трудный путь и имею право услышать ваши объяснения.
Он встретил мой упрямый взгляд, разглядывая меня точно такими же, как у меня глазами, было даже ощущение, что в них светится общая со мной боль. Именно в этот момент, глядя друг другу в глаза, мы почувствовали обоюдную близость. Я еще колебалась, но в конце концов обрела уверенность.
И, повернувшись, вошла в свою тесную комнатку. Отец последовал за мной.
– Вы должны уходить. Инемедленно!
Этот ледяной тон словно ножом полоснул меня.
– Если мое пребывание здесь неудобно или нежелательно для вас, ничем не могу вам помочь, – сказала я, стараясь не смотреть на него, – но я хочу, чтобы вы объяснили, почему тогда покинули нас. В конце концов я заслужила это! – Он молчал, в порыве отчаяния я рванулась к нему. – Часть меня умерла, когда вы оставили нас, – кричала я, – вы не можете не понимать этого!
Что-то промелькнуло в его лице; и мне показалось, что оно несколько смягчилось.
И прошел гнев, который я испытывала за минуту до этого. Остался страх. Я прошла огромный путь в поисках правды, но все еще боялась ее.
Я сжала влажные от пота ладони и глубоко вздохнула. Нужно расставить все точки над i. Я преодолела непреодолимое, чтобы встретить отца, и имею право узнать все. Пристально посмотрев ему в глаза я, запинаясь, задала вопрос, который так долго носила в душе:
– Отец... а ты когда-нибудь любил меня?
Кровь отхлынула от его лица, в знакомых карих глазах обозначилось страдание. Он шагнул ко мне возможно, чтобы сжать меня в объятиях или, грубо схватив за руку, вышвырнуть за дверь.
Не зная его намерений, я распахнула руки для объятия. Я рисковала всем, выдав свои самые тайные чувства. Мне больше нечего скрывать.
Но прежде чем он сделал следующий шаг, входная дверь открылась со зловещим скрипом, и Кэпс с пистолетом в руке ворвался в комнату.
– Не двигайся, – пролаял он, тыча в меня стволом, потом поглядел на моего отца, и его рот ощерился золотыми зубами.
– Что ты здесь делаешь, Таггарт? Выволакивать отсюда дамочку – это работа Янгера. Я явился сюда, чтобы удостовериться, что он не передумал и не наложил в штаны.
– Вы тоже работаете на Делателя Вдов? – Потрясенная, я уставилась на своего отца.
Он пожал плечами и кивнул.
Кэпс рассмеялся:
– Вы, два неудачника, вы что, знаете друг друга? Как тесен мир, а?
Голова моя буквально раскалывалась от напряжения, я силилась и не могла разобраться в происходящем. Неужели, попав в прошлое, отец и здесь потерпел жестокую неудачу и вынужден теперь работать на гангстера и убийцу? Или его моральные устои вовсе не так тверды, и его привлекает «легкая» преступная жизнь – как пламя свечи мотылька.
Кэпс явно глумился надо мной; опустив пистолет дулом вниз, он с интересом разглядывал комнату, словно пришел сюда на экскурсию.
– А теперь убирайся отсюда, Таггарт.
Отец, не бросай меня, мысленно взмолилась я, второго раза я не перенесу. Но он покорно пошел к двери и даже ни разу не оглянулся. Проходя мимо Кэпса, отец неловко задел того за плечо, чем вызвал поток нецензурной брани. Адмирал отступил в сторону, затем внезапно бросился на Кэпса и повалил его на пол.