Москва Мите не понравилась. Сильная летняя жара и тысячи приезжих взметали сухую пыль на привокзальной площади с
продавленным грязным асфальтом.
Боясь попасть в провинциалы (хотя это было видно даже ленивому), Митя не стал спрашивать, как проехать к Центру, где жила тетя Кира, а выбрав толпу погуще, справедливо полагая, что куда -нибудь она да выведет, последовал за ней.
Так он добрался до Садового кольца и тут все-таки задал вопрос насчет теткиного адреса. Оказалось, - недалеко.
Митя зашагал по Садовому, которое ему тоже не понравилось: вопреки названию, пыльное, с непреходящим гулом несущихся машин и без единого деревца.
Дома вдоль Садового своей беспросветной тусклой обыденностью наводили тоску.
Он глянул вверх, надеясь увидеть там чистые и свежие небеса своего детства... но нет! - над ним плотным потолком нависало московское сиротское серенькое небо.
Митя вдруг подумал, что ему трудно будет в этой Москве, которую он наверное, никогда не полюбит и которую он сам себе выбрал для жизни.
Он стоял на широчайшей лестнице старинного дома, перед высокой двухстворчатой дверью со множеством наклееных бумажек с фамилиями жильцов и количеством звонков.
"Звонить три раза",- значилось у фамилии тетки.
Тут он услышал позади себя низкий женский голос: вы не ко мне ли, молодой человек?
Он обернулся и только было собрался хоть что-то сказать, женщина улыбнулась: Митенька!? Похож на маму! Правильно?
Митя кивнул.
Тетка была высокой, средних лет (тридцать семь!) женщиной, с грубоватым лицом и острыми светлыми глазами. Она быстро схватила его за руку, протащила в квартиру по короткому коридорчику,
втолкнула в комнату, воскликнула, - я сейчас, забыла хлеб,- и
исчезла.
Митя остался стоять у порога вместе со своим чемоданом. Да, похоже, ни он, ни его чемодан не оказались по чину этой чисто убранной, обставленной красивой старинной мебелью комнате (за занавеской в дверном проеме, видимо, была вторая).
Пришла тетка и Митя бросился отбирать у нее авоську. Она отдала ее, усмехнулась и ткнула губами куда-то Мите в висок.
Тетка была значительно выше него. Теперь она не показалась Мите такой уж пожилой, - просто уставшей. Да и серый костюм полумужского кроя забирал те немногие краски, что были в ее лице.
Она потрепала его по волосам и ласково-смешливо сказала: вот и вырос Митечка, правда не очень.
То, что в первые же минуты их знакомства тетка сказала о его росте, обидело Митю, и он вдруг подумал, что тетя Кира - не добрая. Он покраснел.
Тетка увидела это, поняла, и рассмеялась по-доброму: я же шутя. Митечка оч-чень милый и мы будем дружить.
Митя, конечно, не мог понять, почему так наигран веселый кирин тон и почему она сразу сказала о его росте. Дело в том, что Кира была так же скована, как и племянник. Она видела его последний раз второклассником, ребенком, и теперь не могла найти правильный тон с этим полумальчиком-полуюношей.
Бездетная неумеха с чужим ребенком! Вдруг появившимся ниоткуда.
Все-таки они разговорились. И первый шаг сделал Митя. Он во время вспомнил о приветах и Кира с облегчением стала расспрашивать его о маме, бабушке, школе...
Разговаривая, Кира нарезала колбасу, сыр, хлеб, разливала по чашкам чай... Пояснила, что обедает на работе, дома ничего не готовит, чтобы не шляться в общественную кухню, но что теперь они будут обедать вместе, дома.
Они сели за стол и тетка Кира вдруг вздохнула, - обленилась старею... Когда я была у вас? Сто лет назад! Ну, ничего, теперь мы восполним пробел.
И от этих слов Митю оставило напряжение, которое началось в Москве и все не проходило.
Кира вынула из буфета белье, положила на зеленую бархатную кушетку и сказала: здесь ты будешь спать. Книги можешь читать
любые, но никому не давать. Гости - пожалуйста, но по договоренности со мною...
Митя слушал ее и думал, какие гости? Кто у него есть в Москве? Даже смешно! Но ничего не сказал.
Заснул он в ту же секунду, как голова коснулась подушки.
Уже сквозь сон услышал, как Кира сказала, что она не против, если он у нее останется жить на все время учебы...
Проснулся Митя так поздно, как никогда не просыпался дома,
- и один.
На столе лежала записка.
Кира писала, что придет поздно, еда в холодильнике, а почти рядом с домом Музей Изящных искусств им. Пушкина.
Итак, тетку он сегодня может и вообще не увидеть, что его порадовало все же при ней он чувствовал себя неуютно.
Он сделал зарядку, пожалев, что не взял гантели.
Невысокий его рост?.. Так пусть хоть накачанная мускулатура. Митя порадовался, что у тетки нет большого зеркала: он себе
не нравился. При маленьком росте, худоба и всегда бледность, - даже летом, когда остальные мальчишки становились черными, проводя все время на пляже. Узкие длинные глаза неопределенного цвета...
Его прозвали японцем, на что его бабушка сердилась.
... Глупые мальчишки, говорила она, японцы - другая раса, у них плоские лица и прямые черные волосы! А ты - чистейший европейский тип,польский, венгерский, даже испанский, уж я-то знаю, всех в своей жизни повидала! В тебе есть по-ро-да, понимаешь?
После этого Митя долго смотрел в их большое трюмо и убедился, что бабушка права как всегда: нос с тонкой горбинкой, высокие скулы, золотистокаштановые волосы мягкими волнами... Какой же он японец!
После зарядки Митя сел писать письмо домой. Он постановил себе писать еженедельно, а может и чаще. И обязательно съездить после собеседования домой (а если не выдержит, - то и насовсем, что почему-то радовало...).
Так он думал. Вольно думать! Ничто не мешает. А вот исполнить?.. Сложнее. Что-то всегда мешает и стопорит.
Митя еще не полюбил Москву, но бродил по ней охотно. Он теперь знал Москву лучше, чем сами москвичи, которые носятся как заведенные по однажды определенному жизнью маршруту.