Он говорит, что его тело не хочет больше той, что уезжает и оставляет его навсегда. Оставляет таким одиноким.
Он не говорил о страдании. Он просто весь отдавался ему. Он говорил, что постепенно начинает любить это страдание, что оно заменяет ему девочку.
Вот это навсегда осталось не очень понятным для девочки. Он плохо умел объяснить.
Наверное, он любил ее безумно, больше жизни. А потом полюбил лишь беплотную память об этой любви, память, причиняющую ему страдания.
И все же каждый вечер шофер ждал девочку в черном автомобиле.
Он обнимает ее. Спрашивает, разве пансион не закрылся час назад. Он отвечает: да, конечно, но ведь можно пробраться через калитку сторожа.
— Он знает нас, — говорит она. — А если он не услышит, можно зайти за кухню и покричать слугам, они откроют.
Китаец улыбается.
— Все слуги вас знают? — спрашивает он.
— Да, мы приходим и уходим, когда хотим. Мы как братья и сестры. С ними я говорю по-вьетнамски. — Внезапно девочку охватывает гнев, она едва-едва сдерживает его. — Если бы я была обязана возвращаться каждый вечер, я бы взяла с собой Пауло и Чанха и сбежала в Прей-Ноп. На плотину. Мать об этом знает.
Китаец спрашивает, где находится плотина. Девочка отвечает, что ему это знать совершенно необязательно.
— Да, на плотину, — повторяет она. — С Пауло и Чанхом.
И это все равно, что побывать в раю. Она повторяет, что именно таким она представляет себе рай.
Девочка мечтала обо этом еще много лет, уже после отъезда: снова увидеть Прей-Ноп, дорогу в Реам. Ночь. И дальше — дорогу на Кампот, что идет до самого океана. И танцульки в портовой забегаловке в Реаме под «Китайские ночи», «Рамону», а в качестве партнеров — молодые иностранцы, которые занимаются контрабандой на побережье.
— А бывает так, что ты совсем не возвращаешься в пансион? — спрашивает он.
— Нет, обычно все же возвращаюсь. Только когда приезжает мама, я тебе об этом уже говорила, я ночую вместе с ней в гостинице «Шарнер». Тогда мы с Пауло и Чанхом ходим вместе в кино. Я редко хожу в кино одна.
— А ты когда-нибудь ездила одна с Чанхом на плотину?
— Случалось. После сезона дождей, проверить посевы или заплатить рабочим.
Она рассказывает, что они спали вместе на походной кровати, но она была еще очень маленькая, и он не трогал ее. Они даже играли в это — страдали, что не могут удовлетворить свое желание. И плакали из-за этого. А потом он влюбился в меня и с ним стало труднее, — добавляет она.
Китаец не вмешивается. Дает ей выговориться. Смотрит на нее. Она знает: не ее он видит, а первые ряды кинотеатра «Эдем», куда каждый вечер ходят молодые метиски, сбежавшие из пансиона «Льотей».
— С Элен, — говорит она, — я редко хожу в кино, она там скучает, ей в кино не интересно. Понимаешь, самое главное, в «Эдеме» мы не платим за билеты. Когда-то, когда мать жила в Сайгоне и ждала назначения, она играла в «Эдеме» на пианино. И теперь дирекция пропускает нас в кино бесплатно… Да, вот что я забыла — я иногда хожу в кино с моим учителем математики.
— А почему с ним?
— Потому что он меня об этом просит. Он совсем молодой. Скучает в Сайгоне.
— Он тебе нравится…
Девочка, с сомнением:
— Не очень…
— А Чанх?
Она задумывается. Потом говорит:
— Как тебе объяснить… Чанх мне нравится в тысячу раз больше, чем учитель математики. Он мне нравится очень сильно. Ты это знаешь…
— Да.
— Зачем же тогда ты меня спрашиваешь?…
— Чтобы страдать по тебе…
Внезапно она становится очень нежной. Говорит, что ей приятно говорить о Чанхе.
А еще она говорит, что в один прекрасный день Чанх вернется в свою деревню, в ту, что в горах Слоновой Цепи, возле Сиама. И тогда он будет совсем рядом с тем местом, где построена их плотина.
Они едут к каналу возле транспортной конторы: с тех пор, как наступила жара, они ездят туда каждый день.
Шофер останавливается возле лотка под зеленым навесом. Они пьют рисовую водку.
Китаец смотрит на девочку с обожанием и признается ей в этом:
— Я обожаю тебя, тут ничего не поделаешь, — он улыбается, — хотя и страдаю ужасно.
Шофер пьет вместе с ними. В таких местах они всегда пьют все вместе, смеются вместе, вот только шофер никогда по собственной инициативе не обращается к девочке.
Девочка смотрит на китайца, хочет ему что-то сказать. Он понимает это:
— В чем дело?
Она говорит, что сегодня вечером хотела бы вернуться в пансион:
— Ради Элен. Каждый вечер она ждет меня, и если я не прихожу, ей грустно. И она не спит.
Китаец смотрит на девочку:
— Это неправда.
— Да, это самая настоящая неправда. А правда то, что мне сегодня хочется побыть одной. Чтобы подумать о тебе и обо мне. О том, что случилось.
— И вообще ни о чем.
— Да — и ни о чем тоже.
— Но ты не станешь думать о том, что будет с тобой дальше, уверен, что об этом ты никогда не думаешь.
— Да, ты прав.
Он говорит, что давно понял это. Она улыбается своему любовнику, прижимается к нему, прячет лицо у него на груди.
— Мне кажется, наша с тобой история — это начало моей жизни. Как бы премьера.
Китаец гладит девочку по голове.
— А как ты это поняла…
— Я поняла это потому, что мне иногда хочется умереть, страдать, остаться одной, без тебя, чтобы любить тебя, страдать из-за тебя и думать о том, как мне теперь жить. — Она поднимает на него глаза и говорит. — Ведь ты тоже иногда хочешь остаться один.
— Да, вот когда ты спишь ночью, я как бы остаюсь один, — говорит он.
Она смеется.
— Да, и я тоже, когда ты спишь, но я думала, с тобой это бывает еще и когда ты говоришь по-китайски. — Отвернув от него лицо, она продолжает. — В прошлом месяце я решила, что беременна. У меня была задержка почти на неделю. Сначала я испугалась, в таких случаях всегда страшно, неизвестно почему, а потом, когда пошла кровь… я пожалела…
Она замолкает. Он прижимает ее к себе. Она дрожит. Не плачет. Ей холодно от того, что она сказала.
— Я стала представлять себе, каким он был бы, наш ребенок. Я видела его. Настоящий китаец, как ты. Это ты был рядом со мной, ты играл с моими руками.
Он ничего не говорит. Она спрашивает, уступил бы его отец, если бы у них действительно родился ребенок.
Китаец молчит.
Потом отвечает. Говорит, что нет, что это была бы настоящая трагедия, но отец все равно бы не уступил.
Девочка смотрит, как он плачет. Она тоже плачет тайком от него. Она говорит, что они еще увидятся, иначе и быть не может… Он не отвечает.
Девочка пересекает большой двор в пансионе «Льотей».
В глубине коридора, со стороны столовой, горит свет. Поет тот самый слуга, который смотрел когда-то на пасодобль. Сегодня вечером он поет песню, которую девочка знает наизусть, ту самую, которую пел Чанх на рассвете, когда они выезжали из леса, перед Кампотом.
Девочка любила вот так пройтись ночью по большому двору пансиона «Льотей», по крытым дворикам, спальням: ночная темнота нагоняла на нее страх, и это тоже ей нравилось. Нравилось и то, как молодые слуги смотрят на поздно возвращающихся белых девушек.
На соседней с ней кровати спит Элен Лагонель.
Девочка не будит ее. И сама она, как только закрывает глаза, погружается в самозабвенный, детский сон.
Комната китайца.