Выбрать главу
Connie was accustomed to Kensington or the Scotch hills or the Sussex downs: that was her England. Конни была более привычна к другой Англии: к Кенсингтону, к горам Шотландии, к долинам Сассекса. With the stoicism of the young she took in the utter, soulless ugliness of the coal-and-iron Midlands at a glance, and left it at what it was: unbelievable and not to be thought about. Но и чудовищно бездушное уродство шахтерского "сердца Англии" приняла с присущими всем молодым твердостью и решимостью. Приняла сразу. Взглянула и решила - точно отрезала: и лучше об этом и не думать, хотя такое и в страшном сне не приснится. From the rather dismal rooms at Wragby she heard the rattle-rattle of the screens at the pit, the puff of the winding-engine, the clink-clink of shunting trucks, and the hoarse little whistle of the colliery locomotives. Из тоскливых усадебных покоев ей было слышно, как лязгают огромные сита на сортировке, как тяжко вздыхает и отдувается подъемник, как громыхают вагонетки, как хрипло в изнеможении гудят шахтовые паровозы. Tevershall pit-bank was burning, had been burning for years, and it would cost thousands to put it out. Огонь уже долгие годы пожирал устье шахты Тивершолл, но погасить его - накладно. So it had to burn. Так и горел огромный факел денно и нощно.
And when the wind was that way, which was often, the house was full of the stench of this sulphurous combustion of the earth's excrement. А подует ветер в сторону дома (что не редкость), и усадьба наполнялась удушливой серной вонью испражнений Земли.
But even on windless days the air always smelt of something under-earth: sulphur, iron, coal, or acid. Да и в безветренный день тянет чем-то подземным: серой, железом, углем и еще чем-то кислым.
And even on the Christmas roses the smuts settled persistently, incredible, like black manna from the skies of doom. Даже розы, выращенные к Рождеству, каждый раз покрываются копотью, как черной манной с небес в Судный день. Глазам своим не поверишь.
Well, there it was: fated like the rest of things! It was rather awful, but why kick? You couldn't kick it away. Увы, это так: здешний край обречен! Конечно, это ужасно, но стоит ли вставать на дыбы?
It just went on. Life, like all the rest! Жизнь идет своим чередом, ее не остановишь.
On the low dark ceiling of cloud at night red blotches burned and quavered, dappling and swelling and contracting, like burns that give pain. На низких полночных тучах загорались красные точки, играли огненные блики, то надувались пузырями, то лопались, как волдыри после ожога, оставляя непреходящую боль.
It was the furnaces. То были шахтные печи.
At first they fascinated Connie with a sort of horror; she felt she was living underground. Поначалу они завораживали и пугали Конни, ей казалось, что она живет в преисподней.
Then she got used to them. Но обвыклась.
And in the morning it rained. Почти каждое утро встречало ее нудным дождем.
Clifford professed to like Wragby better than London. Клиффорд же во всеуслышанье заявлял, что Рагби ему больше по душе, нежели Лондон.
This country had a grim will of its own, and the people had guts. В этом краю таилась своя угрюмая сила, жили крепкие, с характером, люди.
Connie wondered what else they had: certainly neither eyes nor minds. А что еще, кроме характера, есть у этих людей, думала Конни. Ничего.
The people were as haggard, shapeless, and dreary as the countryside, and as unfriendly. Пустые глаза, пустые головы. Люди под стать своей земле: изможденные, мрачные, безобразные, недружелюбные.
Only there was something in their deep-mouthed slurring of the dialect, and the thresh-thresh of their hob-nailed pit-boots as they trailed home in gangs on the asphalt from work, that was terrible and a bit mysterious. А еще таилась страшная неразгаданность и в гортанном их говоре, и в шарканье тяжелых башмаков с подковками, когда тянулись по асфальтовой дороге с работы группы шахтеров.
There had been no welcome home for the young squire, no festivities, no deputation, not even a single flower. Ни торжественной встречи, ни празднества по случаю возвращения молодого хозяина селяне не устроили. Никто не пришел приветить его, не принес цветов.
Only a dank ride in a motor-car up a dark, damp drive, burrowing through gloomy trees, out to the slope of the park where grey damp sheep were feeding, to the knoll where the house spread its dark brown facade, and the housekeeper and her husband were hovering, like unsure tenants on the face of the earth, ready to stammer a welcome. И пришлось уныло трястись в машине под дождем по мокрой, темной, обсаженной угрюмыми деревцами аллее; на холме, где начинался парк, паслись овцы; чуть выше раскинулась мрачная усадьба. У подъезда, как загостившиеся и в доме, и на земле постояльцы, робко переминались с ноги на ногу экономка и ее супруг, готовясь произнести кургузое приветствие.