Нет, она не будет думать об этом — по крайней мере сегодня, когда ей так хочется устроить Павлу праздник. Хотя мысль эта никогда не покидает ее, точит и точит, словно маникюрная пилка, порой превращая ставшее привычным ощущение в невыносимую боль. В такие моменты она твердо решала заняться и каким-то образом решить вопрос. Но стоило боли опять уйти куда-то в глубины сознания и притупить «пилку», как ее решимость улетучивалась и она снова откладывала все на потом.
Время от времени проблема обострялась с чьей-то подачи: реже — маминой, чаще об этом заговаривала Ася. Мать старалась затрагивать тему деликатно, не бередить рану, отлично зная, как это болезненно для дочери. Аська же, наоборот, с нахальством лучшей подруги считала, что Иру следует заставить решить вопрос, и делать это надо грубо и бесцеремонно. Ей почему-то казалось, что Павел тут ни при чем, и решать только Ирине, как женщине. Одно время она даже по собственной инициативе бегала по разным фирмам и врачам, пытаясь поставить подругу «перед фактом», но Ира резко остудила ее пыл, и Ася несколько приуныла.
«Пожалуй, завтра надо бы позвонить Аське», — подумала Ира, не уточняя, впрочем, зачем именно надо это делать: они виделись совсем недавно, на дне рождения общих знакомых, куда ее подруга пришла с очередным кавалером. Ася встречалась со всеми, кто предлагал ей это, не вступая, однако, в близкие отношения — искала, как она говорила, «своего Павла». Она не завидовала подруге, не была влюблена в ее мужа, но считала — и совершенно справедливо, — что Ирке жутко повезло найти того единственного, которого сама она до сих пор так и не встретила. И продолжала искать.
Мысли о подруге вновь привычно кольнули в сердце старой мучительной болью. Не давая ей развернуться, Ира резво начала собираться. Она не знала, когда Павел придет домой сегодня, и боялась не успеть, хотя обычно он приезжал не раньше восьми. Что ж, на все про все у нее пара часов, и еще неизвестно, сколько придется проторчать в пробках, поэтому надо спешить. По дороге она подумает о том, что приготовить на ужин, чтобы было быстро, вкусно и необычно.
…Если бы кто знал, каких трудов мне стоило позвонить ему. Скольких бессонных ночей и мучительных вопросов: надо ли, можно ли таким образом вернуть его, можно ли насильно привязать к себе человека, чего стоит такое «счастье»? Но была ли у меня альтернатива? Была — остаться без него навеки, на всю жизнь. Вечно, до смерти терзаться тем, что он с другой, которая не имела на него никаких прав, которая нагло отняла его у меня, заставив страдать — каждую минуту, каждый день — месяцы и годы. Одна только я и еще моя Алла знаем, чего мне стоили эти годы без него, с другим, так и оставшимся мне чужим человеком, которого я тоже принесла в жертву моей любви к Павлу, потому что ушла от него, заставив страдать, как страдала я.
И потом… Что я теряла? Его? Он и так был потерян, и эта попытка вернуть его вряд ли отдалила бы нас больше. Я столько думала об этом, что в конце концов поняла: либо я делаю это, либо мне скоро будет дорога прямиком в дурдом. Надо решаться.
Я знала о нем все. Следила все десять лет разлуки. Знала о том, что он крутой бизнесмен — свое прибыльное дело, отличная квартира, дача в престижном поселке, две иномарки — своя и ее, словом, почти «новый» русский. Иногда приезжала в Москву, подходила к его офису утром, когда он приезжал на работу, и смотрела издали. Она часто подвозила его, и я отважно смотрела, как они целуются перед расставанием. «Смотри! — говорила я себе. — Они так любят друг друга. Куда ты лезешь, он же давно забыл тебя, забыл все ваши дни и ночи, ваши слова, ваши прогулки по ночному городу — все, все забыл. Ты для него не существуешь, у него есть другая любимая. Оставь его, отступи, катись в свою глухомань, к постылому мужу, к вечной пьянке и вечной нехватке денег…»
Наверное, это был слабый голос инстинкта самосохранения, который пытался сказать мне, что нельзя вернуть утерянное, как нельзя построить свое счастье на одной только жалости. Но я не хотела его слушать. Во мне властно говорило только сердце, и оно требовало одного — его, его запаха, его близости, его ласк, его губ, его голоса. Всего того, что я имела, но не смогла сохранить, всего, что теперь отдано другой. Это сводит меня с ума, и я порой не соображаю, что делаю, подчиняясь лишь безумному желанию хотя бы на день, на ночь, на час вновь обрести блаженство.
Услышала его родной голос — Господи, сколько раз я слышала его в мечтах и снах! — и поняла, что все делаю правильно. Иначе мне не жить вообще.