Враг передо мной. Всеми силами сопротивляясь драме, которая их окружает, эти молодые врачи, олицетворяющие собой здоровье, цепляются за банальные мелочи: вино, выпитое в ресторане, неполадки со сцеплением их машины. Устав от праздника, но готовые его продолжить, они равнодушны к нездоровой тревоге пациентов.
Молодой человек в очках заталкивает меня в свой кабинет, со стен которого кусками осыпается желтая краска. Ни слова не говоря, он усаживает меня в кресло дантиста, надевает на голову фонарик и направляет на меня ослепительный луч. Не желая открывать рот, прежде чем он выслушает меня, я принимаюсь как можно понятнее описывать ему симптомы (из моих рассуждений логически вытекает диагноз: рак). Но мой анализ его не интересует. Осмотрев мою гортань с помощью многих инструментов, студент-медик заявляет, что у меня ничего нет — возможно, я слишком много пил и курил в последнее время. Он говорит это с полуулыбкой, как будто этот диагноз нас с ним сближает. Он вычеркивает меня из категории больных и, кажется, готов уже поговорить со мной о вине или сцеплении. Но мне не хочется идти у него на поводу:
— Как это «ничего»?
Врач в белом халате ухмыляется, повторяя:
— Ваше горло в полном порядке.
А затем философски добавляет:
— Наверное, у вас депрессия. Отдохните на солнышке. И если вам не станет лучше, приходите на следующей неделе.
Я настаиваю, требую объяснений. Я собирался остаться в госпитале и пройти мучительный курс. Мне нужно пройти полное обследование. После моих слов практикант смотрит на меня как на ничтожество, как на мнимого больного, которые наводняют приемные неотложной помощи. И отказывается прописать мне какой-нибудь антибиотик. Отвергнутому медицинским персоналом, мне остается только направиться к выходу, вновь окунуться в обыденный мир и продолжать свою работу в «Такси Стар», в то время как врач продолжит свою.
Пошатываясь, я выхожу в вестибюль. Падающий из окна луч света скользит по щеке — как будто тоже зовет меня провести воскресенье за городом. Я мысленно повторяю фразу: «Отдохните на солнышке!» Наверное, врач прав. Проглотив слюну, я впервые чувствую, что мое горло прочистилось. А я собирался валяться на больничной койке. Почему не на траве или на ковре маргариток? Диагноз практиканта можно считать счастливым пророчеством. Мне так долго казалось, что я умираю, поэтому теперь мое отпущенное на свободу тело дергается, как у новорожденного. Я шевелю абсолютно здоровыми руками и ногами и, повернув голову в сторону человека в белом халате, вижу, что он все еще указывает мне пальцем в сторону выхода: «За город, и как можно быстрее!»
Вот зачем я пришел. Прислушавшись к зову легенд, я направился в Ларибуазьер, как раньше люди устремлялись к оракулу. В течение нескольких часов я соприкасался с трагической действительностью. Сидя в тесноте среди пациентов в приемной неотложной помощи — как некогда прихожанин на церковной скамье, — я размышлял о тщете существования и о ничтожности моего ухода. Но священник объявил мне, что мой час еще не пробил. Призванный продолжать, я пересекаю больничный вестибюль в обратном направлении, разочарованный, что так быстро покидаю своих братьев и сестер. Мне хотелось бы их утешить, взять за руку и увлечь за собой, чтобы вместе разделить радости жизни. К сожалению, отныне мне нет среди них места.
Июньское солнце нещадно палит на бульваре Мажента. Выхлопные газы парят над городом, и, в недоумении оттого, что до сих пор жив, я хочу растянуться на асфальте и вдыхать их запах. Придурки сигналят мне из машин, но мне приятна эта музыка. Возродившись благодаря счастливому предзнаменованию, я спускаюсь вниз по улице Фобур-Сен-Дени.
Напротив бульдозером снесли старинные здания, выстроенные каре. На огромных панно возвещается о строительстве супермаркета, и такой акт вандализма — который прежде возмутил бы меня — вызывает у меня еще большую радость. Рыбные и мясные лавки закрываются одна за другой, их сменяют магазины, торгующие псевдоамериканскими шмотками с названиями типа: «Брюки» или «New plaisir»[1], но в моих венах вновь течет жизнь, и это воодушевляет меня, как всякая человеческая энергия, направленная на свое собственное разрушение. Красота и мерзость варятся в одном котле; в мерзости есть даже скрытая сила. Надо научиться рассматривать стену из плексигласа и радоваться, когда набитая ментами машина с ревущей сиреной мчится к ближайшему табачному киоску. Поражаясь своей неуемной жизненной силе, я быстрым шагом продолжаю свой путь на юг.