— Пусть говорит!
— Спасибо, дорогая подруга. Я прочту вам стихотворение Верлена, которое изучала долгие годы в поисках верной жестикуляции.
Сказав это, она воздела руку к небу. Многие заулыбались. Как эта девушка попала сюда? Сидевшую слева от Дэвида искусствоведшу, не желавшую говорить, похоже, интересовала только ее тарелка. Сосредоточившись, Офелия начала дрожащим голосом, почти пианиссимо:
Закрыв глаза, она чертила в воздухе руками фразы. Перейдя на крещендо, она всхлипнула и продолжила дальше. За столами нарастал смех, но она хорошо держалась и не боялась саркастического отношения публики:
Очарованный ее апломбом, Дэвид ожидал громких аплодисментов. Но раздался раздраженный ропот:
— Довольно! Бездарь!
— Рембо, а не Верлена!
Автор романа «Хочу оргазма» вполголоса объясняла:
— К чему эта чушь?! Сейчас не время буржуазной поэзии и александрийского стиха. Если тебе нечего сказать, то лучше заткнись!..
По-прежнему устремив взгляд в свою тарелку, в которой остывала еда, искусствоведша насмешливо хихикнула. Офелия продолжала:
К концу вновь начавшиеся разговоры совершенно заглушили чтицу, которая, закончив последний стих, воскликнула:
— Подумать только, и вы считаете себя представительницами французской культуры!
Рядом с ней маленькая пресс-атташе с рюкзаком за плечами выкрикнула:
— Хватит, мадемуазель, вы добились, чего хотели, а теперь оставьте нас в покое!
Наконец дама искусствовед, молчавшая с самого начала ужина, встала, вся красная, и крикнула:
— И это поэзия?
После чего опять упала на стул под аплодисменты половины собравшихся.
Дэвид страдал. В Офелии во время этого выступления с Верленом перед собравшимися на официальном обеде было что-то героическое. Направляясь к выходу, она заключила:
— Прозябайте в своем убожестве, ничтожные создания!
Американец тоже встал. Оставив на столе салфетку, он пересек холл и вышел на улицу. Впереди, в нескольких метрах от него, Офелия в цилиндре решительной походкой уходила в ночь. Он позвал:
— Офелия!
Она замедлила шаг, но не обернулась. Дэвид бросился вдогонку, обогнал молодую женщину и вдруг заметил, что она плачет. Всхлипнув, она резко сказала ему:
— Самодовольные, презрительные, все вы одинаковые!
Ее покрасневшие веки на лице милой испанки припухли. Дэвид уверял ее:
— Да нет же, я люблю вас, Офелия…
Она отрицательно покачала головой. Он продолжал:
— Вы были правы, все — хамы!
Снова всхлипнув, Офелия проговорила:
— Но если вы преследуете меня из-за моей славы или денег, то вы ошибаетесь, у меня ничего нет!
Последовали и другие чистосердечные признания:
— У меня нет мастерской, у меня небольшая квартирка в пригороде. У меня нет богатого покровителя-итальянца, я замужем за бродячим акробатом. Я не аристократка, мои родители — португальцы, они служат консьержами, и меня зовут Ванесса. Но Рембо указывает мне путь, и я не сверну с него.
Дэвид взял ее за руку, пытаясь успокоить. Она повернулась к нему и с достоинством произнесла:
— Я вас прощаю… Но скажите, Дэвид, почему мне не везет?
Он молчал, потом произнес:
— Потому что вы слишком хорошая.
Они шли молча. Она решила:
— Давайте зайдем за Жозе, он уже закончил работу. Вот увидите, он очень милый!
Они дошли до площади Сен-Жермен-де-Пре. Под фонарями около церковной паперти Дэвид узнал статую Тутанхамона, которая так злобно смотрела на него в тот день. Царь Египта лежал в своем погребальном саркофаге. Но при виде Офелии, направлявшейся в его сторону, черты лица его оживились. Покрытый золотом Тутанхамон поднялся из саркофага и бросился к молодой женщине со словами:
— Здравствуй, дорогая! Я так рад тебя видеть, я устал от всего этого.
Он снял головной убор, вытер лицо тряпкой, и под золотым макияжем Дэвид узнал в нем человека, приходившего к нему в отель.
— Я заработал триста франков. Ты хорошо провела день, мое сокровище? — благоговейно спросил он.
— Я почтила своим присутствием вечер созидательниц. Видел бы ты их рожи! Дэвид как верный рыцарь был там.