— Европа, Европа! Что вы в ней нашли? — возмущался генерал.
— Europa ist fertig[19], — отвечал Гитлер.
— Вы гоняетесь за химерами, старина. Оставьте в покое свою идею о Франции.
— Как подумаю, что фаша мать ждет фас ф Нью-Йорке.
— Будьте благоразумны. Занимайтесь своими делами!
Пес смотрел на Дэвида, не шелохнувшись. Юноша не искал никакого логического объяснения ни присутствию этих двух исторических персонажей, ни их речам, ни тому, что они думали о его собственном существовании. Но он понимал их мысль.
— Нью-Йорк, старина! — сказал де Голль.
— Нью-Йорк, старина! — повторил Гитлер.
Наступило молчание. Перестав ломать себе голову, Дэвид решил принять очевидное и громко воскликнул:
— Господа, вы правы! Мне пора возвращаться домой!
— Ах, право, молодой человек! — воскликнул канцлер.
— Наконец-то хоть какой-то здравый смысл, — заключил генерал дрожащим голосом.
Завершив свою миссию и перестав интересоваться Дэвидом, они повернулись к своим удочкам и подергали поплавки, пока молодой человек удалялся по полю сахарной свеклы.
Вернувшись на виллу Соланж, он не стал рассказывать о своей галлюцинации, чтобы не сойти за сумасшедшего. Но в тот же вечер он заявил своему другу:
— Мое путешествие закончилось. Я возвращаюсь в Нью-Йорк в начале ноября.
Француз, стиравший тряпкой пыль с книг, замер с завистливым видом:
— Мне тоже надо уехать.
— Съезди туда на несколько дней, — ответил Дэвид. — Теперь я приглашаю тебя в путешествие.
11. Рядом с небом
Паром «Staten Island» плывет к Манхеттену в лучах заходящего солнца. Рядом с кораблем чайки выныривают из пены, планируют под носом у пассажиров, затем парят в восходящих потоках воздуха и снова ныряют в соленые волны.
Пять часов. Золотистый свет фар медленно скользит по стенам домов на Уолл-стрит. На мосту нелепый турист с рюкзаком — лет тридцати, высокий, лысеющий, напоминающий вечного студента — заметил пару соотечественников, разговаривающих по-французски. Он подошел к ним и попросил его сфотографировать, после чего облокотился о бортик и, широко улыбаясь, стал позировать на фоне небоскребов Всемирного торгового центра. После этого трое французов обменялись впечатлениями об Америке. Супружеская пара — обыватели на пенсии — уже долгие годы живет в Бостоне. Холостяк впервые приехал в Соединенные Штаты. Он утверждает, что Нью-Йорк очень напоминает ему Страсбург. Это первое его впечатление. Он говорит неторопливо, настаивая на этом сходстве, как будто бы именно эльзасские виды внезапно возникают перед его взором, когда он идет по Бродвею; как будто бы высотные здания Мэдисон сквер-гарден напоминают ему таверны с фахверковыми стенами. Супруги, слегка смутившись, любезно улыбаются:
— Неужели Страсбург?
— Да, именно Страсбург, стиль домов, краски.
Он силился выразить свою мысль, но казался искренним. Его собеседник ободряет его:
— Интересно, я слышал много сравнений Нью-Йорка, но такое впервые. А вы из Страсбурга?
— Нет-нет… Я из Меца. Но часто езжу в Страсбург по работе. И, право, здесь у меня такие же впечатления!
Несколько судов стоят на рейде около Верразано-бридж. Тихо плещется синий и теплый океан.
Лежа в шезлонге, я, закутавшись в свое пальто, смотрю на высотные здания, разбросанные в беспорядке. Несмотря на свой геометрический план, Нью-Йорк разрастается во все стороны как попало. Мне сразу же понравился этот беспорядок, начиная с зала прилета обветшалого аэропорта (не вылизанного и претенциозного — как европейские, которые стремятся заявить: «Мы современные аэропорты!» — а потрепанного, как транзитный пункт, где ежедневно проходят тысячи деловых людей); потом на автострадах, ведущих в Манхеттен, с выбоинами, с дырявыми сетками, защищающими невзрачные кварталы, с торчащими вывесками пиццерий. Америка относится к себе небрежно в своем эмблематическом ландшафте: Нью-Йорк с его хаотическим нагромождением зданий, его псевдогреческими храмами с фигурными фронтонами, с его небоскребами метрополиса, металлическими мостами, старыми кирпичными домами, с заброшенными складами, с новыми как с иголочки кварталами, с его пустырями.
Можно подумать, что это бесконечная горная цепь с возвышающимися пиками голубого алюминия и с пропастями более экстравагантными, чем провалы земной коры. Как любитель походов, взошедший на пик, я наслаждаюсь осенним послеполуденным солнцем, томно развалясь на крыше небоскреба. Эхо клаксонов поднимается ко мне с узких улочек; оно отскакивает в пропасть, между стен домов, прежде чем достигает моих ушей, как нежное послание, в котором скрыта тайна моей жизни.