– Даже сейчас, когда ваш роман, как считается, остался в прошлом, вы продолжаете заигрывать с ним – надеваете платье, которое имело для него особый смысл.
– Я же все объяснила про платье.
– Есть еще один аспект, который мы без конца затрагиваем: его кривые зубы, что-то женское в его природе, безволие, склонность к старому тряпью, и наряду с этим ваше собственное физическое и душевное здоровье и властный нрав. Посреди объятия вы натыкаетесь на прореху в его майке. Это подтверждает ваше подозрение, что он деградирует, что вы его разрушаете. И вот, желая его, так сказать, подреставрировать, вы тянете его в постель.
– Но в постели-то он всегда был хорош!
– В то же самое время у вас в голове сидят свои представления о том, что «свойственно» женщине. Вы испытываете чувство вины оттого, что в вашей паре вы воплощаете активное начало, – отсюда ваша довольно-таки доктринерская рабская покорность, ваша потребность подмечать, что у партнера грязные ногти. Тут и связь с землей, с вашим отношением к грязи, земле, к оппозиции деревня – город, естественное – неестественное. Город, то есть искусственное, олицетворяет для вас жизнь, земля – смерть. Подчиняя его своей воле, опутывая его своей одеждой, вы преодолеваете собственную смерть, а если точнее – вы проходите сквозь нее и становитесь сельской девчонкой, девчонкой от земли, той, кому удалось избежать смерти. Вот в общем виде мои впечатления. Думаю, по этим направлениям мы и будем работать.
Ей стало его жалко. Все как всегда: очередной четверг, очередная скромная попытка с его стороны, все очень мило и умно, и даже ниточки в большинстве своем как-то увязаны, а ей хоть бы что – опять мимо, опять ей удалось вывернуться. Несмело глянув на кондиционер, она спросила:
– Можно сделать его потише? Я почти не слышу вас.
Он, по-видимому, удивился, неловко поднялся и что-то привернул в кондиционере. Она снова хихикнула:
– Это мой властный нрав дает о себе знать.
Он вернулся к своему креслу и кинул взгляд на часы на руке. Уличный шум – автобус, в котором переключается передача, дробный перестук женских каблучков – проник внутрь сквозь установившуюся в окне тишину и почти нормализовал нереальность атмосферы в комнате.
– Разве не может земля, – спросила она, – подразумевать жизнь, почему непременно смерть?
Он пожал плечами. Он был собой недоволен.
– Это особый язык: одно и то же может выражаться через прямо противоположные понятия.
– Если я понимала его именно так, тогда как он понимал меня?
– По-моему, вы напрашиваетесь на комплимент.
– Вовсе нет, ни на что я не напрашиваюсь! Я жду не комплиментов, а правды. Я жду помощи. Я до смешного несчастлива, и мне нужно знать почему, и у меня не складывается впечатление, что вы помогаете мне найти ответ. Мне кажется, что мы с вами говорим вроде бы об одном, но друг друга не разумеем.
– Вы не могли бы развить эту мысль?
– Вы правда хотите?
Он неподвижно застыл в кресле, словно окаменел (она постаралась это впечатление игнорировать) от страха.
– Ну что ж… – Она снова перевела взгляд на защелку на своей сумочке – безмолвный фокус в поле ее зрения, который, словно домкрат, помогал ей подняться. – Когда я начала ходить к вам, я, неизвестно почему, вбила себе в голову, что приблизительно к этому времени между нами что-то произойдет, что я так или иначе, абсолютно не теряя головы и ничем не рискуя… увлекусь вами. – Она подняла глаза в надежде увидеть поддержку, но не увидела ее. Она стала говорить дальше голосом, который, хоть кондиционер и стих, ей самой казался каким-то резким и грубым. – К сожалению, ничего подобного не произошло. Даже хуже – скажу как есть, ведь Гарольд просто выбрасывает деньги на ветер, если я не могу быть с вами до конца откровенной, – я чувствую, что случилось прямо противоположное. Меня не оставляет ощущение, что вы сами влюбились в меня! – Теперь она говорила, словно боялась не успеть. – И оттого я испытываю к вам нежность, и хочу вас защитить, и делаю вид, что я вас не отвергаю, – из-за этого все идет не так, как должно. Вы ставите меня в положение, при котором женщина не может быть ни откровенной, ни слабой, ни вообще самой собой. Вы заставляете меня искать обходные пути, стыдиться того, что я чувствую к Полу, просто потому, что вам это неприятно. Ну вот… Сегодня ни вы, ни я еще ни разу не назвали его по имени. Вы ревнуете. Мне вас жаль. Ведь я, как бы то ни было, через минуту-другую – я заметила, как вы посмотрели на часы, – могу выйти на улицу, побаловать себя, скажем, кусочком творожного торта в кондитерской, потом сесть в машину, влиться в общий поток, выехать на мост… как бы то ни было, я любила и была любима, и не важно, что причины, которые вызвали к жизни эту любовь, по вашей версии, смешны и нелепы. Но вот вы… не могу представить, что вы бываете где-то, кроме вот этой комнаты, что вы можете напиться, лечь с кем-нибудь в постель, что у вас возникает потребность принять ванну, – не могу, и все тут! Простите. – Она ожидала, что после такого взрыва уж точно расплачется, но нет: она просто во все глаза смотрела на мужчину напротив, зато его глаза – виной, наверное, был водянистый свет от окна – казались страдальчески напряженными.