– Так как же, Маргарет?
– Медью, – безразлично сказала я.
– Я не о том. Вы считаете, что я совершила ошибку?
– Не сомневаюсь, что они будут неуклонно расти в цене.
– Я вас не об этом спрашиваю.
– Лучше всего окантовать их медью, – повторила я, стараясь, чтобы в моих словах прозвучала заинтересованность. – Определенно медью…
Миссис Мортимер моргнула.
– Ну что ж, я подумаю и решу. Мне очень нравится медь, но, возможно… Ах, вот и машина. Прощайте, дорогая…
И она – вжик-вжик – взлетела в своем кресле по рельсам в автомобиль и, небрежно махнув рукой на прощанье, скрылась за хлопнувшей задней дверцей. Мы никогда больше не говорили с ней об офортах Пикассо, и она не просила меня их окантовать, из чего я, несколько уязвленная, сделала вывод, что она обратилась к кому-то другому и что эти работы скорее всего висят где-то в той части дома, куда мне доступа нет.
Восторг по поводу чудо-коляски постепенно улегся, и, хотя миссис Мортимер по-прежнему наслаждалась свободой передвижения, которую это чудо техники ей обеспечивало и было весьма кстати, поскольку дама становилась все старше и все слабее, она никогда не вспоминала в моем присутствии тот забавный эпизод на Корк-стрит. Равно как никогда больше, насколько мне известно, не ставила инвестиционный потенциал произведения искусства выше своего критического суждения о нем.
Следующей ее покупкой, совершенной несколько месяцев спустя, были два портретных рисунка плодовитого и весьма темпераментного Джона Беллани, изображавшие загадочные, нервные лица с рыбьими глазами. После этого я почувствовала себя намного лучше, потому что рисунки были превосходными и отнюдь не того сорта, какой привлекает ценителей «банковского» искусства с их набитыми мякиной мозгами, независимо от того, сколько каталогов они прилежно проштудировали. Я сделала для этих портретов деревянные позолоченные рамы с богатой резьбой, потому что было в них нечто старинное, и поняла, что не ошиблась, когда миссис Мортимер повесила их в гостиной, сняв отличного Дюбюффе, чтобы освободить место. Меня порадовало то, что изгнанию подвергся Дюбюффе, а не Матисс, и я сказала об этом, когда мы рассматривали ее новое приобретение.
– О нет, – ответила она с улыбкой. – Его я не сниму никогда. Это моя любимая картина.
– Моя – тоже, – не задумываясь, призналась я.
Мне казалось, инцидент с папкой офортов Пикассо окончательно исчерпан. И только после похорон, во время оглашения завещания миссис Мортимер, поняла, что это не так.
Глава 5
Совпадение есть стечение двух, казалось бы, не связанных между собой событий, завершающееся неким синтезом. Миссис Мортимер скончалась за несколько дней до того, как Саскии предстояло покинуть здешние берега. Сойдясь во времени, оба эти события – внушающие страх, неотвратимые – словно бы взаимно пригасили драматизм каждого в отдельности. Даже похороны состоялись в тот же день, что и прощальная вечеринка. Сасси предлагала перенести ее, но я решила этого не делать. Побыть в окружении большого количества молодых людей, не обремененных в отличие от меня первыми морщинами, – это показалось мне наилучшим противодействием смерти и кладбищенской скорби. Твердо запретив себе раскисать (для чего следовало ограничиться лишь несколькими глотками шампанского), я не сомневалась, что все пройдет без сучка и задоринки.
Единственным огорчением было то, что Джилл не смогла приехать. И она, и Дэвид простудились. Я с облегчением убедила себя, что отчасти поэтому она так пессимистично разговаривала со мной по телефону. Но что-то с ней все же происходило. Когда подруга позвонила, желая извиниться за то, что они не смогут приехать, настроение у нее было по-прежнему мрачным и усугублялось тем, что Аманда прибыла ухаживать за родителями.
– Можешь себе представить, – шепотом сообщила Джилл, – она считает, что Канада – прекрасное место для жизни. Нет, ты только вообрази!
Аманда выросла безмятежной и хорошенькой, как мать, но в отличие от матери начисто лишенной романтической жилки. В этом она оказалась точной копией Дэвида. В ее годы Джилл мечтала об охряно-лазурных пейзажах Адриатики и бархатистом ночном воздухе, напоенном ароматом жасмина.
Округлившийся в последнее время Дэвид был теперь президентом какой-то англо-японской финансовой группы со штаб-квартирой в Ньюкасле. Их дом имел впечатляюще георгианский вид. Уютный, несмотря на внушительные размеры и великолепие, он смотрел фасадом на Шевиот-Хиллз. У Дэвида было много общего с Джулиусом: некогда он тоже путешествовал в «магическом автобусе» хиппи, а потом облачился в застегнутый на все пуговицы официальный костюм. Джилл, всегда болтавшаяся где-то между тем и этим, в конце концов, сдалась на милость реальности, послала воздушный поцелуй несбыточным мечтам, родила двух детей, воспитала их, а теперь выращивала овощи на продажу.
– Тебе следовало взять пример с меня и выйти замуж за какого-нибудь богача, – говаривала она прежде. В последнее время я уже не слышала от нее этих слов.
Ее мне особенно недоставало, не только потому, что эта вечеринка была вехой в нашей с Саскией жизни, но и потому, что я надеялась, – Джилл останется у меня и мы с ней вдоволь наговоримся. Похороны и расставания вселяют тревогу, а подруга могла меня успокоить, пока я снова не войду в колею. Может, она даже порекомендовала бы какого-нибудь ухажера, эдакого идеализированного обожателя. Такие вещи она любила. Кроме того, во время оглашения завещания миссис Мортимер хорошо было бы иметь рядом человека, который не считает меня бессердечной. Оглашение завещания – еще одно занятное совпадение – должно было состояться в тот самый день, когда отплывал корабль, за что я возблагодарила судьбу: будет о чем подумать, кроме отъезда Саскии.
То, что меня тоже пригласили присутствовать, удивления не вызывало. Я ожидала, что миссис Мортимер оставит мне какую-нибудь символическую безделицу в знак нашей дружбы, потому что она сама на это намекала, но что именно это будет, я понятия не имела. Разумеется, фантазировала, но единственная вещь, о которой я мечтала, была слишком ценной, чтобы выпустить ее за пределы семьи.
В последний перед отъездом Саскии вечер мы с ней – только вдвоем – пошли во французский ресторан «Яблоко любви», от души веселясь по поводу названия, хотя Саския и заметила:
– А мы с тобой и впрямь чуть-чуть похожи на расстающихся влюбленных, разве нет?
«Неужели действительно похожи?» – подумала я. Мне это не казалось правильным.
Саския выглядела и говорила как совершенно взрослый человек.
– Интересно, каким он окажется? И понравятся ли мне его работы? Судя по всему, у отца очень большая студия, и мне найдется в ней маленький уголок, если я захочу поработать. Разумеется, я постараюсь немного попутешествовать, но база – своего рода приют скитальца – будет у него. – Она рассмеялась.
Я тоже попробовала улыбнуться, но безуспешно – мне было больно, и не было сил притворяться.
– Думаю, мы поладим, – заметила Сасси.
Я не сомневалась, что так и будет. Какому же отцу не приятно встретиться с совершенно взрослой, красивой и талантливой дочерью, которой к тому же нечего от него не нужно, кроме крыши над головой? Смириться с этим оказалось нелегко, но это вовсе не являлось поводом для того, чтобы хранить кислую мину. Стараться предотвратить их встречу было бы все равно, что стараться предотвратить восход солнца. Она была неизбежна.
В конце ужина я осторожно, как бы невзначай, хотя сердце сжималось, спросила:
– Что ты чувствуешь, когда думаешь о нем?
– То же, что чувствую, сидя перед чистым листом бумаги, – ответила она. – В конце концов, ведь прошло семнадцать лет. Люди меняются. Наверное, мне хотелось бы, чтобы он тогда не уезжал.
Я едва удержалась от соблазна сказать, что это единственное, за что я ему благодарна.