Глядя на него, Мэри подумала, что его улыбка обезоруживает, но ей не хотелось разоружаться. Действительно, она представляла этого француза совсем иначе. Поначалу он ей не понравился. Мэри обладала богатым воображением, кроме того, у нее было двенадцать лет, чтобы нарисовать себе его мысленный портрет. Она не стала читать те материалы, которые принес ей Джон Хоторн, поэтому в ее сознании до сих пор жил тот образ Ламартина, который она создала для себе еще со времен бейрутской истории. «Чертов французишка, покоритель женских сердец», – решила Мэри двенадцать лет назад. Она хорошо представляла себе этот тип мужчин. Хорошо выглядят, прилизаны, взгляд с поволокой, который так и зовет в постель. Откровенно говоря, таких французов Мэри встречать не приходилось, но она не сомневалась, что они есть и выглядят именно так… Помимо того, что он действительно был довольно симпатичен, – хотя ему не мешало бы постричься и чуть более тщательно побриться, – образ, нарисованный Мэри, абсолютно не подходил к Ламартину. Его манеры были сдержанны и независимы. С того самого момента, как молодые люди переступили порог ее дома, он вел себя с Джини заботливо и вполне корректно. Они вошли бок о бок, и он поддерживал ее под локоть, помогая маневрировать между стоявшими в комнате гостями. Когда Джини познакомила их, он пожал Мэри руку, слегка наклонив голову, – элегантно, как умеют только французы, и вежливо произнес: «Мадам».
Нет, он не был прилизанным, решила Мэри. Она моргнула и продолжала разглядывать француза. И ему еще нет сорока. А если Сэм в свое время правильно назвал его возраст, ему сейчас должно было быть именно столько. Он был значительно моложе, лет тридцати пяти, определила Мэри. «Чертов Сэм! – подумала она. – И мое чертово зрение!» Она прищурилась, чтобы лучше видеть. Он вовсе не был похож на дешевого охотника за юбками, и у него не было взгляда с поволокой, зовущего в постель. Присмотревшись поближе, она выяснила, что глаза у него были очень приятными, дымчато-серого цвета, а взгляд – ироничным и насмешливым, как будто его что-то забавляло. Тут Мэри поняла, что разглядывает гостя совершенно неприличным образом. Она сделала шаг назад. Ламартин улыбнулся. Мэри подумала, что улыбка у него совершенно очаровательная.
– Извините меня, – затараторила она, размахивая руками. – Просто… Я представляла вас совсем иным.
– И я тоже представлял вас по-другому, – ответил он.
– Видите ли, – продолжала Мэри, старательно избегая ловушек, которые, казалось, окружали ее со всех сторон, – это потому, что Джини сказала мне, что вы – paparazzo… – Это ему не понравилось. Улыбка исчезла с лица Ламартина.
– Неужели? – спросил он. – Так и сказала?
Он посмотрел в тот конец гостиной, где стояла Джини, погруженная в беседу с Джоном Хоторном. Мэри сглотнула комок в горле и стала быстро соображать.
– Возможно, я ее неправильно поняла. Скорее всего, так и есть. Я такая тупая, все время все путаю…
– Нет, нет. Она совершенно права. Я именно то, что она имела в виду.
Он произнес это серьезно, но с нескрываемым сарказмом. Мэри сделала большой глоток вина из своего бокала.
– Ну так что же, – смущенно продолжала она, – по-моему, это восхитительно: метаться по всему свету и все такое… – Тут она постаралась взять себя в руки. – Так расскажите мне, давно ли вы знаете Джини?
– Нет, – ответил Паскаль после некоторых колебаний, – мы встречались только несколько раз.
Мэри помолчала. Вот она, прекрасная возможность. Какой великолепный момент, чтобы собраться с мужеством, испепелить его взглядом и бросить прямо в лицо: «Ну-ну, месье Ламартин! По-моему, в свое время вы очень хорошо знали Джини. В Бейруте. Двенадцать лет назад». Однако, посмотрев на собеседника, Мэри почувствовала, что слова не идут с языка. Она просто не могла их произнести. Во-первых, он был великолепен, во-вторых, она ощутила, что с ее стороны это было бы беспардонным вторжением в чужую жизнь – грубым, наглым и, возможно, несправедливым. «Ведь я ничего не знаю об этом человеке, – подумала она – Совершенно ничего. Мне известно только то, что рассказал Сэм».
Она вновь встретилась взглядом с Ламартином. Все ее чувства говорили ей: кое-что из рассказанного Сэмом может быть неправдой. С другой же стороны, она не особенно хорошо разбиралась в людях, они представлялись в ее глазах совсем не теми, кем были на самом деле. «Джон был прав, – подумала она, – совершенно прав. Я не должна вмешиваться. Я не должна ничего говорить и делать». Приняв такое мудрое решение, она почувствовала, что у нее словно гора с плеч свалилась. Наконец-то Мэри расслабилась.