Он вышел в патио. В небе ярко светила луна, и Эрик двигался как можно тише, чтобы не разбудить попугая или обезьянку, которые, несомненно, подняли бы гвалт. Уже удалось достичь ворот, была сделана попытка открыть замок, как вдруг раздался ее голос:
— Эрик!
Торстен быстро пригнулся, отыскивая какое-нибудь убежище в тени. Все его тело взмокло от пота. «Милостивый Боже, не дай ей найти меня!» — прозвучала в его душе необычная молитва.
Она выбежала из дома в патио и направилась прямо к нему. Он оставался стоять в тени даже тогда, когда Дульчи оказалась прямо напротив него, словно его желание быть невидимым могло защитить от ее взгляда.
— Эрик… зачем вы вышли из дома? — с искренним недоумением спросила она.
— Я ухожу. Отоприте ворота.
— Эрик…
— Отоприте сейчас же! — хрипло повторил он шепотом и, поскольку она все еще колебалась, схватил ее за руку и довольно грубо подтолкнул к воротам.
Дульчи согнулась и издала тихий стон; это заставило отпустить ее руку. Его сердце колотилось так, словно пришлось пробежать несколько миль без остановки, грудь отчаянно вздымалась, ибо стало трудно дышать.
— Отоприте ворота. — На этот раз в его голосе слышалась мольба. — Пожалуйста, Дульчи, во имя любви к Господу, позвольте мне уйти!
— Но почему? Почему? Почему вы хотите уйти? Сейчас вам нельзя идти одному… в таком состоянии. Подождите до утра. Я совершенно не собираюсь делать из вас пленника, Эрик.
Услышав эти спокойные, рассудительные слова, в которых чудилась скрытая опасность, Торстен рассмеялся.
— Знаю. Но я опаздываю. Я собрался в Гватемала-Сити. Я возвращаюсь в Штаты. А мой самолет уже улетел. Я опоздал на него… Неужели вы этого не понимаете?
— Есть ведь другие самолеты, Эрик.
— Но я должен вернуться. — Голос его все еще забирался ввысь, что-то заставило резко взмахнуть рукой, потом так же внезапно волнение и раздражение утихли. Единственное, чего ему не хотелось, чтобы вышла ее мать, заговорила и улыбнулась, как это она уже делала однажды. И, определенно, не улыбалось вспоминать о том, что он принял ее за гигантскую улыбающуюся кошку; Эрик даже осмотрелся вокруг, словно ожидая увидеть животное. Но в дверях никого не было, лишь легкий свет просачивался из дома.
— Вернитесь, — ласково проговорила Дульчи. — И съешьте ваш суп. Вы ведь ничего не ели целый день. — С этими словами она взяла его за руку, и он покорно и тихо последовал за ней.
Она усадила его за угловой столик, освещенный лампой, свисающей сверху, поставила поднос с глиняной миской жирного горячего бульона, положила голубую льняную салфетку, а рядом водрузила узенькую серебряную вазу с двумя пышно распустившимися красными розами. Увидев цветы, Эрик устыдился самого себя. Ведь они словно впитали сколь невинное, столь и страстное желание Дульчи доставить ему удовольствие, и его стремление бежать сломя голову из этого дома показалось ему еще более ребяческим и нелепым. Он посмотрел на нее с извиняющейся улыбкой и взял ложку.
Она сидела на стуле рядом, сложив руки на коленях, и наблюдая за ним.
— Не очень горячий? — спросила Дульчи.
— Бульон превосходный. Ох, до чего же я голоден!
— Так что же вы раньше молчали?! Давайте я принесу еще что-нибудь! — радостно воскликнула она и вскочила. Но, добежав до середины комнаты, вдруг остановилась, чуть склонила голову и довольно лукаво спросила: — А вы не убежите? Я могу вам доверять?
— Можете, — рассмеялся Эрик.
Она вышла, а он с нескрываемым удовольствием стал доедать бульон. Ему казалось, что никогда в жизни не довелось есть ничего более вкусного. Теперь Эрик совершенно успокоился и больше ничего не боялся; им овладели умиротворенность и благостный покой. Комната, еще раз подвергнутая осмотру, выглядела весьма красиво: с кафельным полом в красную и черную клетку, с маленьким круглым камином, с диванчиком викторианской эпохи и стульями, обитыми домотканой гватемальской тканью, а также с резными комодами и столиком в испанском стиле. На одной стене висела очень примитивная картина на религиозную тему, на другой — оловянные подсвечники и индейские ковры.
Никогда еще Эрику не было так уютно и покойно.
Ему не верилось, что еще совсем недавно пришлось лежать без сознания. Прежде ничего подобного с ним не случалось. Не случалось вообще никогда. Безусловно, когда ты неожиданно видишь огромную кошку, стремительно выбегающую невесть откуда, и проваливаешься в тартарары, влекомый огромной массой вздыбленной стихией земли, причем никто, кроме тебя, всего этого не видит и не ощущает, то самое благоразумное — считать, что такое невозможно; более того, его нельзя вообразить даже в дурном сне. Выходит, этот бред кончился, да, собственно, его никогда и не было, решительно сказал себе Эрик, убежденный, что надо просто начать жить сначала.