На нем были двубортный пиджак с черными стегаными атласными лацканами, белая рубашка из какой-то мягкой, эластичной ткани и черный шелковый галстук. На брюках виднелись черные лампасы, ноги обуты в лакированные туфли из черной кожи. Сейчас его облик казался даже более устрашающим, чем раньше, ибо официальный костюм на нем ничем не отличался от одежды остальных присутствующих лиц мужского пола, а его удивительно мужественная внешность была настолько неотразима, что Джасинта словно застыла на месте, оцепенело глядя на него. Он просто сиял своей дикой, необузданной, первозданной красотой.
— Мой, мой, — прошептала Джасинта, прикованная к полу.
До чего же он был великолепен! И как сладостно видеть мужчину столь неотразимого, обладающего чарующей красотой!
Но эффект, производимый им, являлся не просто результатом его ни с чем не сравнимой красоты. Тут было нечто намного большее; похоже, он обладал какой-то мощной, поистине вулканической энергией. Его внутренняя сила буквально кипела.
«И до чего же он порочен, — думала она. — До чего злобен, жесток, разрушителен!»
Джасинта настолько растерялась, была так взволнована и смущена, что прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем она осознала, что после беглого, мимолетного взгляда на нее он смотрел теперь только на Шерри.
Выражение его лица было оценивающим и собственническим; глаза изучали ее тело с ног до головы, а затем он посмотрел ей в глаза столь дерзко и бесцеремонно, что, будь он обычным мужчиной, это просто шокировало бы, что, собственно, и произошло с Джасинтой. Ее до глубины души потрясла подобная наглость. Шерри, похоже, действительно провела в его обществе довольно много времени, как и говорила Джасинте. И теперь вступила с ним в вежливую беседу.
И сразу же Джасинте пришло на ум множество деталей, на которые она раньше не обратила внимания. Какое было выражение лица у Шерри, когда Джасинта рассказывала ей о своей встрече с ним на Ревущей горе; всплыл в памяти совет Шерри надеть какое-нибудь платье попроще и невиннее; вспомнилось о том, как Шерри упорно отказывалась разговаривать о нем, как на ее лице появилось беспокойство в ответ на искреннее замечание Джасинты, что он здесь — единственный мужчина, на которого стоит обратить внимание.
Все было очень просто: Шерри почувствовала тот самый жалкий укол ревности, знакомый каждой женщине, когда она замечает, что любимый ею мужчина обращает внимание на кого-нибудь еще.
Значит, ее мать влюблена в дьявола.
Как это ужасно!
Шерри буквально не сводила с него глаз. Это было совершенно очевидно. Она смотрела на него с такой пылкостью, что ее красота становилась еще ярче. В эти минуты она просто светилась. Такая реакция у Джасинты с ее стороны не вызывала приятных эмоций, но не это оказалось самым худшим. Ужасно было то, что чистое гордое лицо Шерри в эти минуты до неприличия откровенно демонстрировало плотское желание настоящей распутницы.
Глядя на нее, Джасинта ощутила неприязнь и отвращение, и мурашки пробежали по ее телу. Это было невероятно, однако неоспоримый факт. Он и Шерри переглядывались друг с другом, в их взорах отражалось нечто чудовищно интимное и беспредельно гадкое. Джасинте невольно захотелось встать между ними и надавать обоим пощечин, обозвать их какими-нибудь грязными словами. Никогда еще она не ощущала такого сильного презрения и душевной смуты.
Она должна что-то сделать! Должна!
В этот миг веер, которым она машинально обмахивалась, неожиданно выпал у нее из руки и упал на пол.
— О! — воскликнула она, отпрянув, и посмотрела на упавший веер с видом полной беспомощности.
Спустя несколько секунд он наконец заметил происшедшее. Потом поднял на Джасинту глаза и улыбнулся. Она почувствовала, как жар бросился ей в лицо. Но он не сделал ни малейшего движения, чтобы поднять веер и подать ей. Что, если он собирается вынудить ее нагнуться и поднять безделушку! О… ну как она могла быть такой дурой? Джасинта чувствовала, как на нее надвигается какая-то страшная, неведомая ей доселе беда.
Когда ее смущение и замешательство достигли апогея и ситуация стала для нее совершенно непереносимой, только тогда он небрежно повернулся, поймал взглядом одного из слуг, и тот с раболепным видом поднял упавший веер и с низким поклоном возвратил его владелице. Слуга поклонился ей так низко, что она даже не смогла разглядеть его лицо.