-Я слышала…-Фал устало провела ладошкой по лбу. –Слышала рассказ Двалина… о моей матери и Торине… о том, что случилось между ними…Ори, у меня внутри все болит. Я знаю, у тебя есть такие травки, чтобы уснуть и больше не проснуться…
Жесткая ладошка гнома зажала её посеревшие губы, взгляд Ори стал жестким, пронзительным.
Ори положил подбородок на её макушку, укачивая вздрагивающее от прорвавшихся наконец рыданий девичье тельце.
-Это потому, что ты нашла СВОЕГО мужчину, – тихо промолвил он. –Ты любишь Торина.
====== Часть 22 ======
Кили открыл глаза, с трудом выкарабкиваясь из цепких пут тяжелого давящего сна. Он не помнил, что ему снилось, помнил лишь липкое омерзительное чувство соприкосновения с чем-то настолько жутким, что он боялся закрыть глаза. Двалин всхрапнул, дернувшись во сне.
Младший Фундинсон открыл глаза, глядя на Кили смурным и каким-то чужим взором. Юноша тряхнул его и поднялся на ноги, опираясь о стену.
-Надо идти, Двалин, надо идти к шахте. У нас шариков твоих световых осталось всего ничего, – Кили протянул руку. Но Двалин, ухватившись за его запястье, неожиданно дернул юношу на себя.
-Торопишься?
-Двалин, не надо, – почти жалобно вырвалось у юноши, когда он понял, что задумал родич.-Отпусти!
Кили попытался ударить его головой, но Двалин лишь рассмеялся, хрипло и каким-то жутким, чужим смехом. Кили казалось, что он спит и видит какой-то чудовищный кошмар. И, что самое страшное, он не желал, чтобы это закончилось. Грубость Двалина разожгла пламя в его собственном теле. Он не смог подавить вскрика, когда, перехватив его запястья в одну руку, второй старший гном рванул на нем штаны. Большая жесткая ладонь прошлась по ягодицам.
-Гладкий как девчонка, – Двалин рассмеялся с нескрываемым удовольствием. –Торин идиот, что отказался от тебя!
Кили прикусил губу, чтобы не взвыть от боли, когда увлажненный только слюной тяжелый крупный член мужчины вонзился в его тело. Мышцы конвульсивно сжались, и юноша услышал, как старший зашипел от боли. Зад вспыхнул, и лишь спустя миг звук шлепка дошел до сознания Кили.
-Ну ладно, маленькая дрянь, ты сам напросился!
Кили заорал от боли, и почти сразу его голову вдавила в землю жесткая ладонь. Двалин двигался грубо, на разрыв, не щадя младшего, лишь смеясь в ответ на его стоны и всхлипы. Кили бился, словно насаженная на иглу бабочка, давясь собственными волосами и чувствуя, как по бедрам стекают струйки крови из разорванного зада…
Было ощущение смертельной усталости и отчаянного, давящего желания закрыть глаза. Двалин боролся с ними, стараясь не погрузиться во мрак безысходности. Факел погас уже давно, и в темноте у него не было даже сил ударить кремнем о кресало, чтобы зажечь ещё один. Он пытался вспомнить, кто он и что он такое, и кто мальчишка, стонущий, отчаянно бьющийся на земле у стены. Словно тяжелым душным покрывалом накрыло, вдавливая в стену, высасывая все силы, поглощая, выдаивая до капли, оставляя пустую оболочку. Он дернулся в последней отчаянной попытке освободиться от удушающей власти тьмы и забился, катаясь по земле. Полыхнуло так, что он захрипел, пытаясь зарыться в землю, уберечь грозящие выкипеть глаза. И почти мгновенно по ушам, по сознанию ударил дикий, отчаянный и совершенно беззвучный вой. Рвало и дергало так, что казалось, весь мир окружающий превратился в орудие какой-то извращенной пытки. Он вытянулся на земле, всхлипывая и дрожа, прикрывая руками голову. А потом внезапно отпустило…
Он дрожа поднялся, уже отчетливо помня, кто он и что происходит. Шатаясь, доплелся до скрючившегося на земле малого.
-Кили!
Он перевернул парня, пристраивая на коленях, удерживая безвольно клонящуюся голову. Из ушей и ноздрей Кили текли струйки крови, он казался бездыханным, но когда Двалин уложил его наземь и приник ухом к груди, то уловил слабое биение. Ободренный, он принялся хлопать парня по щекам и трясти его, пока Кили не застонал и не открыл глаза.
Кили задрожал, пытаясь оттолкнуть его, в глазах юноши плеснул отчаянный страх. Встревоженный Двалин осторожно прислонил его к стене, вытащил из сумки фляжку с густым гномьим вином и, вытащив пробку, сунул в зубы Кили. Тот инстинктивно глотнул, закашлялся и уже более осмысленно взглянул на старшего родича. Двалин сам сделал большой глоток, чувствуя, как становятся на место винтики в голове. А потом сообразил, что и его собственные усы мокры. Прижал пальцами, отнял руку и поморщился. Кровь! Что же за дрянь это была?
-Похоже на то, -пробормотал сын Фундина, торопливо запихивая в мешочек раскатившиеся шарики. Три оказались использованы, именно они автоматически включились, когда Двалин принялся кататься по земле, и, видимо, это и спасло обоих незадачливых спелеологов.
-Пошли, надо шевелиться, – старший гном запалил один из обломков и помог встать Кили, который ещё с трудом держался на ногах. –Чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше.
Фили увидел, что кузня освещена ещё издали, только завернув в переулок. Он ускорил шаг, надеясь, что сможет отыскать там хоть кого-нибудь из своих родных и любимых. Юношу терзал какой-то жуткий, потусторонний страх, лишь только когда пробило третью четверть на городских часах, словно отпустило сдавленную болью голову. Фили поплелся к кузне, про себя молясь Махалу, чтобы там были Кили и Двалин. Но звуки молота, донесшиеся до его слуха, убедили его, что это Торин. Только у дяди была своеобразная манера бить молотом трижды о край наковальни, начиная работу с новой заготовкой. Торин не поднял головы, даже когда хлопнула дверь. Фили видел длинные пряди подернутых серебром волос (ему показалось или седины прибавилось в густых черных локонах?), тяжелые плечи, покрытые родовыми татуировками, странно тонкие для гнома пальцы, сжимающие рукоять молота.
-Торин, посмотри на меня!
Мужчина медленно поднял голову. Фили прикусил губу, чтобы не вскрикнуть. Много довелось ему повидать, в том числе и боль Торина, его страх и гнев. Но никогда ему не доводилось видеть того, что предстало сейчас его взору. Лицо Торина были мокро от слез. Бледные дорожки сбегали по потемневшим от копоти щекам. Но даже не это было самым страшным. Рот Торина был зашит наглухо, усы и борода слиплись от крови, которой был залит спереди и кожаный фартук. И в синих, обычно сверкающих глазах не было жизни.