Самое первое впечатление не обмануло Никиту. Нонна Багратионовна и вправду была научным работником - тяжкое наследие зачумленного советского прошлого. Всю свою сознательную жизнь она просидела в отделе редкой книги Публички, трясясь над фолиантами, и даже защитила диссертацию по никому не известному Гийому Нормандскому. Об этом Никита узнал на сто пятьдесят седьмой чашке кофе, распитой на пару с секретаршей.
На сто шестьдесят третьей на безоблачном горизонте пивоваренной компании "Корабельникоff" появилась Мариночка.
А на двести восемьдесят девятой состоялся весьма примечательный разговор.
- Вы должны что-то предпринять, Никита, - воззвала к Никите специалистка по Гийому Нормандскому, интеллигентно размешивая три куска рафинада в чашке.
- В каком смысле? - удивился Никита.
- А вы не понимаете? - Нонна Багратионовна понизила голос. - Ока Алексеевич..
- А что - Ока Алексеевич?
- Я бы никогда не рискнула обсуждать эту тему с вами... Из соображений, так сказать, этики... Но... Вы ведь не только шофер... И не столько... Но еще и доверенное лицо, насколько я понимаю.
О, Господи, как же вы безнадежно отстали от времени, Нонна Багратионовна! Вся жизнь Корабeльникoffa вертелась теперь только вокруг одного лица - наглой физиономии певички из кабака... И благодаря стараниям этой же физиономии Никита быстро был поставлен на место, соответствующее записи в трудовой книжке, - придатка к мерседесовскому рулю.
- Он очень сдал за последнее время, наш шеф... И я думаю... Я думаю... Не в последнюю очередь из-за этой стервы. Его нынешней жены.
Нынешней, вот как... Значит, была и бывшая? Но вдаваться в непролазные джунгли Корабельникоffского прошлого Никита так и не решился - налегке и без всякого вооружения. И потому сосредоточился на настоящем.
- Вы полагаете, Нонна Багратионовна?
- А вы нет, Никита? Есть же у вас глаза в конце концов! Она его заездила.
- Заездила?
- Не прикидывайтесь дурачком, молодой человек. И не заставляйте меня называть вещи своими именами. Ну, как это теперь принято выражаться...
Никита смутился и от смущения выпалил совсем уж непотребное:
- Затрахала?
- Вот именно! - обрадовалась подсказке любительница утонченных средневековых аллегорий. - Затрахала. Она нимфоманка.
Слово "нимфоманка" было произнесено со священным ужасом, смешанным с такой же священной яростью, - ни дать ни взять приговор святой инквизиции перед сожжением еретика на костре.
- С чего вы взяли?
- Вижу. Вижу, что с ним происходит. С моим мужем произошло то же самое, когда он перебежал к такой вот... молоденькой стерве. А ведь мы с ним прожили двадцать пять лет. Душа в душу. И за какие-нибудь полтора месяца... Все двадцать пять - псу под хвост. Синдром стареющих мужчин, знаете ли...
- Так он ушел от вас?
- Сначала от меня, а потом вообще... ушел... Умер... А до этого полгода у меня деньги одалживал. На средства, повышающие потенцию. Идиот! А ведь мог бы прожить до ста, не напрягаясь...
Н-да... Высохшее монашеское тело Нонны Багратионовны, больше похожее на готический барельеф, убивало всякую мысль о плотских наслаждениях, Гийом Нормандский был бы доволен своей подопечной. Рядом с таким телом, совершенно не напрягаясь, легко прожить даже не сто лет, а сто двадцать. Или сто пятьдесят.
- Вчера он отменил встречу, - продолжала вовсю откровенничать Нонна Багратионовна. - И все ради какого-то мюзикла, на который его Мариночка так жаждала попасть. Я сама заказывала билеты. Это ненормально, Никита, отказываться от деловой встречи из-за прихотей жены. При его-то положении, при его-то репутации. Я права?
Никита шмыгнул носом - обсуждать поведение хозяина ему не хотелось. При любом раскладе. И даже теперь, когда последняя фраза из "Касабланки", на которую он возлагал столько надежд, накрылась медным тазом.
- Мне она сразу не понравилась, эта девка. Типичная стяжательница.
- Охотница за богатыми черепами, - неожиданно вспомнил Никита фразу, оброненную Мариночкой.
- Вот видите! Вы тоже так думаете! Нужно принимать меры.
- Какие, интересно?
В глазах Нонны Багратионовны появился нездоровый блеск.
- Я много думала об этом... Она ведь совсем его не любит, эта девка. Всего-то и дала себе труд наложить лапу на мешок с деньгами. А он доверился ей как ребенок, право слово... Больно смотреть... Ах, что бы я только ни отдала, чтобы вывести ее на чистую воду! Но, к сожалению, это выше моих сил... Зато вы... Вы готовы принести себя в жертву, молодой человек?
- Я? - опешил Никита.
- Ну да... Заведите с ней интрижку. Вы - симпатичный, юный. Классический тип латинского любовника. Она не устоит. Пресыщенным самкам нравятся латинские любовники...
Латинский любовник - это было что-то новенькое. Во всяком случае, до сих пор Никита считал себя кем угодно, но только не брутальным мачо с плохо выбритым подбородком и чесночным запахом изо рта. Подобное сравнение могло родиться только в дистиллированных мозгах климактерички со стажем, коей, безусловно, дражайшая Нонна Багратионовна и являлась.
- Не тушуйтесь, Никита, - интимно придвинувшись, продолжила она. - Не вы первый, не вы последний. Расхожий сюжет. Сюжет и правда был расхожим, вот только где именно могла почерпнуть его Нонна Багратионовна - в мумифицированном отделе редкой книги или в порнофильме о хозяйке особняка и мускулистом садовнике?... Спрашивать об этом Никита не рискнул. Не рискнул он и откликнуться на экстравагантное предложение секретарши. И тема завяла сама собой.
Впрочем, она еще отозвалась эхом недели через две, когда Никита заехал на Пятнадцатую линию, чтобы передать Мариночке очередные билеты на очередной мюзикл - сам Корабельникоff застрял в Ленэкспо на выставке "Новые технологии в пивной промышленности".
Дверь открыла Эка. Открыла после того, как он совсем уж собрался уходить, протерзав звонок контрольных три минуты. При виде сумрачной телохранительницы Никита, как обычно, оробел. С самого начала их отношения не заладились, если несколько совместных посиделок в "Amazonian Blue" можно назвать отношениями. До сегодняшнего дня они не перебросились и парой фраз, и Эка вовсе не собиралась отступать от традиции. Она лишь дала себе труд осмотреть Никиту, отчего тот скуксился еще больше. Под антрацитовым, не пропускающим свет взглядом Эки Никита почувствовал себя, как в оптическом прицеле снайперской винтовки, и даже испытал непреодолимое желание покаяться в грехах, как и положено приговоренному к смерти. Но вместо этого пробухтел невразумительное:
- Я по поручению Оки Алексеевича... Здесь билеты...
Эка коротко кивнула. А Никита в очередной раз подумал: что же заставило ее заняться таким экзотическим ремеслом? Она была типичной грузинкой, но не той, утонченной, узкокостной, вдохновляющей поэтов, воров и виноделов, совсем напротив. Ей бы на чайных плантациях корячиться в черном платке по самые брови; ей бы коз доить и лозу подвязывать, а в перерывах между этими черноземными занятиями выплевывать из лона детей - тех самых, которые станут впоследствии поэтами, ворами и виноделами. И полюбят уже совсем других женщин - утонченных и узкокостных... И вот, пожалуйста, - телохранитель!...
Впрочем, о том, что Эка - телохранитель, напоминала теперь только кобура, пропущенная под мышкой. Из кобуры виднелась такая же антрацитовая, как и взгляд грузинки, рукоять пистолета, а на плечах болталась кожаная жилетка, натянутая прямо на голое тело. В любом другом случае Никита решил бы, что это очень эротично - жилетка на голое тело, вызывающе-четкий рельеф мускулов, спящих под смуглой кожей, и татуировка на левом предплечье - змея, кусающая себя за хвост. В любом другом - только не в этом. Эка была создана для того, чтобы влет, не целясь, расстреливать все непристойные желания. А мысль о том, что чересчур фривольный прикид не соответствует официальному статусу телохранителя, даже не пришла Никите в голову. А если бы и пришла - он списал бы это на жаркий и влажный питерский август.