Все, в чем он мог бы присягнуть в ту минуту, когда близняшки Брэмптон привели в чувство шута, растянувшегося в притворном обмороке у ног Грэйс, так это в том, что она выглядит чертовски привлекательно в ярко-синем, сшитом по моде и по фигуре бальном наряде, и что ей очень идет эта короткая прическа с кудряшками, вьющимися у щек.
Сожалея о своем чересчур суровом ответе брату, Дункан в то же время ощутил неодолимое желание подшутить над ним. Обернувшись к Конистану, он заговорил самым искренним тоном:
— А знаешь, твой вопрос меня заинтриговал. И правда, кто будет моей парой на сегодняшний вечер? Смогу ли я узнать перчатки какой-нибудь из тех дам, с которыми желал бы потанцевать? Я безмерно сожалею, что не успел более внимательно изучить несколько пар, особенно те, что были на руках у мисс Баттермир. Кстати, она сегодня прекрасно одета и причесана, ты не находишь?
Изумленное выражение, промелькнувшее в серых глазах брата, доставило Дункану несказанное удовольствие, тем более что Конистан не сумел его скрыть, сколько ни пытался. Не удержавшись от улыбки, Дункан вставил в глаз монокль и принялся пристально изучать Грэйс. Он увидел, как она шутливо шлепнула разыгравшегося шута по рукам. Несчастный разразился такими картинными рыданиями, что все его бубенчики затряслись с неистовой силой, и он поплелся прочь, стеная и волоча ноги. Дункан почувствовал, как в его душе неудержимо растет интерес к этой юной леди, которой он раньше совершенно не замечал, считая ее косноязычной дурнушкой. Грэйс весело рассмеялась вместе с близняшками Брэмптон, и это зрелище совершенно сразило Дункана. Никогда прежде ему не доводилось видеть ее столь откровенно веселой, но зато ему живо вспомнились слова Торни о том, что ей следует чаще улыбаться. Ну что ж! Вот сейчас она как раз улыбалась, ее лицо как будто светилось изнутри, огоньки свечей плясали и переливались в ее голубых глазах. Она была просто чертовски хороша!
19
— Ты должна немедленно положить их обратно! — прошептала Грэйс, судорожно ломая руки. — Как ты могла, Эммелайн? Ты ставишь мистера Лэнгдейла в неловкое положение! Что люди скажут? Он меня никогда не простит!
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — невозмутимо отозвалась Эммелайн. — Ты поднимаешь шум из-за полнейшей чепухи, уверяю тебя!
С ослепительной улыбкой она посоветовала подруге не быть такой ужасной трусихой и, разделавшись с Грэйс, вернулась к более насущным делам: ей предстояло подробно объяснить Бранту Девоку, как именно он должен поступать, чтобы выбрать перчатки себе по вкусу. Когда же Брант, повернувшись к Оливии Брэмптон, потребовал незамедлительно сообщить ему, что именно в ее перчатках было лавандовым, — цвет или вышивка, — Эммелайн со смехом остановила Оливию, уже готовую ответить, возгласом: «Не по правилам!»
— Вы не имеете права, дорогой сэр! Ни вы, ни кто-либо другой из присутствующих джентльменов не имеет права требовать от дамы своего сердца описания ее перчаток. Вы должны смириться с судьбой, какова бы она ни была.
Грэйс машинально уставилась на блестевшие в пламени множества свечей золотистые локоны подруги, каскадом струившиеся у нее по спине из-под венка полевых цветов. На сердце у нее скребли кошки. Она успела кое-что заметить, пока шут разыгрывал представление, умирая от безответной любви у ее ног. Во-первых, Конистан обменялся несколькими замечаниями со своим сводным братом, и по крайней мере одно из них, несомненно, касалось ее самым непосредственным образом, потому что виконт кивнул в ее сторону, пока говорил. Во-вторых, Дункан, отвечая Конистану, держался чрезвычайно холодно. Ей никогда не забыть гневного выражения, омрачившего его лицо в ту минуту. В-третьих, она поняла, что Конистан, как и она сама, заметил, что Эммелайн спрятала в рукав ее злосчастные перчатки. И хотя Грэйс не могла не рассмеяться, когда красавец-шут принялся целовать ее пальцы и сделал вид, что падает в обморок, сраженный ее красотой, на душе у нее было так тяжело, что она едва сумела связать несколько слов, чтобы ему ответить.
И все-таки такого она не ожидала! Получить столь резкий отпор от Эммелайн и быть лишенной даже права положить конец мошеннической проделке, возмущавшей ее до глубины души, — она не могла этого вынести! Нет, она больше не станет участвовать в задуманных Эммелайн авантюрах, и не важно, что они продиктованы самыми лучшими намерениями. На таких условиях ей не нужен Дункан Лэнгдейл! Грэйс слишком высоко его ценила, а теперь… как ей уважать человека, если его можно заманить в любовный капкан такими убогими уловками? Она хотела, чтобы Дункан полюбил ее за присущий ей добрый нрав (по крайней мере она на это надеялась), а не потому что Эммелайн Пенрит запихнула ее перчатки себе в рукав. Никогда!
Глядя, как Эммелайн обходит своих гостей, заговаривая, как будто случайно, то с одним, то с другим из джентльменов, — хотя Грэйс прекрасно знала, что каждый ее шаг обдуман и рассчитан заранее! — сама она отступала все дальше и дальше в тень у дальней стены гостиной, туда, где вскоре должен был быть разыгран отвратительнейший из фарсов. Один раз ей удалось встретиться взглядом с Конистаном, и она сразу поняла, что ему все известно о предстоящем подлоге. Она дрогнула под его грозным взглядом, но нашла в душе достаточно мужества, чтобы дружески улыбнуться и наклонить голову прежде, чем отвести глаза. Грэйс сказала себе, что больше не станет участвовать в затеях Эммелайн, направленных на обольщение Дункана, но в то же время твердо решила, что не позволит себя запугать, и что отныне неодобрительный взгляд Конистана не повергнет ее в паническое бегство. Она не будет пытаться женить на себе мистера Лэнгдейла, но и запуганной мышкой она тоже больше не будет.
Грэйс безуспешно пыталась отыскать взглядом Дункана среди джентльменов, толпившихся вокруг серебряных чаш: его нигде не было видно. И вдруг она услыхала его голос прямо у себя над ухом:
— С вами все в порядке, мисс Баттермир? — спросил он ласковым, сочувственным тоном. — Мне показалось, что вы чем-то глубоко расстроены, хотя ума не приложу, что могло случиться.
— О! Это вы! — выпалила Грэйс, не успев привести свои мысли в порядок.
Она была потрясена его появлением. Впервые в жизни Дункан сам заговорил с нею! Никогда раньше он этого не делал. И теперь, когда заветная мечта оказалась рядом, Грэйс ощутила знакомую боль в сердце, готовом вот-вот проломить ребра и выскочить из груди.
— Что вы хотите сказать? — спросил он с улыбкой.
— Я… Нет-нет, ничего! — ответила она, глубоко нахмурив брови. — Дункан! Ой, я прошу прощенья! Я хотела сказать, мистер Лэнгдейл…
— Вовсе нет! — торопливо перебил ее Дункан. — Зовите меня по имени. Я не против.
— Вам вообще не следовало со мною заговаривать, — вскричала Грэйс и тотчас же прикрыла рот рукой, но, чуть помедлив, продолжала:
— Я хочу сказать, что вы порождаете бесплодные надежды у… ну, в общем, не важно, у кого!
Она запнулась, чувствуя, что сморозила глупость. Неужели она никогда не сумеет обратиться к нему с разумной и связной речью? Она ясно видела, что он разочарован; досада и огорчение обрушились на нее с силой морского прибоя. И надо же было такому случиться, что как раз в эту минуту Эммелайн и Конистан, будто сговорившись, одновременно уставились на них с противоположных концов просторной гостиной.
Внезапно Грэйс ощутила в душе твердую решимость. Она положит конец мошеннической проделке прямо сейчас, не дав ей начаться.
— Дункан, — сказала она твердо, — Эммелайн сделала чудовищную вещь, вы будете просто в ужасе, когда узнаете, хотя намерения у нее добрые, по крайней мере, в отношении меня. Понимаете, она хотела, чтобы мы с вами сидели рядом сегодня за обедом. Только для этого она и задумала Танец с Перчатками.
Ее слова, видимо, показались ему забавными.
— И как же Эммелайн намеревается осуществить свой замысел?