Но кто, черт побери, вообще просил его об этом?! Рэйф хотел бы рассердиться, потому что это было чертовски неприятно — тревожиться о ком-то, а особенно о человеке, который долгое время был твоим врагом. И все же он ничего не мог с собой поделать. Он беспокоился о Вэле и сожалел, что оставил ему этот проклятый кусок кристалла.
Рэйф пытался успокоить себя, уговорить, что все будет хорошо. Ведь хранил же он этот осколок в своем сундуке несколько лет, даже надевал его на шею — и никакого особенного вреда от кристалла не ощутил. До того самого дня, когда понял, что опустился на самое дно своей жизни…
В то время отчаянная безысходность и ощущение полного провала заставили его стать пиратом у берегов Мексики. Память о тех днях теперь наполняла Рэйфа стыдом и отвращением к самому себе. Он был моряком с шестнадцати лет и хорошо знал, как тяжела эта жизнь и без набегов тех мерзавцев, которые беззастенчиво грабили их корабли. И вот одним из тех самых подонков он однажды позволил себе стать!
Это было как раз в те мрачные дни, когда он постоянно носил кристалл на себе. Теперь ему казалось, что этот камень десятикратно усиливал горечь обид и злые помыслы. Однако у такого святого человека, каким был Вэл Сентледж, не должно возникнуть подобных проблем. Ведь у него нет злых мыслей, он должен устоять перед дьявольской силой кристалла… А даже если и нет, ему-то, Рэйфу, какое до этого дело?
Но ему было дело! До такой степени, что он даже готов был рискнуть своей головой и вернуться в Торрекомб, чтобы предупредить доктора. Словно каким-то странным образом к нему перешла часть благородства Вэла, его бескорыстной души…
— Мистер Мори?
Тихий голос Корин отвлек Вэла от его нелегких размышлений. Он обернулся. Женщина в нерешительности стояла перед ним. С тех пор, как он снял для них это жилье, она всегда на ночь уходила в комнату, где спал Чарли, оставляя в его распоряжение гостиную. И теперь его смущало, что она стоит так близко в своей ночной рубашке, с распущенными волосами и этим свежим, дразнящим запахом женщины.
— Уже поздно, — неловко сказал он. — Вам лучше идти спать.
— Знаю, но я просто не могла уйти, не поблагодарив вас. Рэйф вздохнул. Он никак не мог привыкнуть ко всем этим благодарностям.
— Поблагодарить меня? За что, черт возьми, на этот раз?
— За то, что вернули нам Руфуса. Рэйф пожал плечами.
— Мне нужна лошадь, и я…
— Но вам вовсе не нужна именно эта лошадь, — прервала его Корин. — И потом, мистер Мори, вы ведь даже не любите лошадей.
Рэйф молча смотрел на нее, недоумевая, как она об этом узнала. Вообще за время их короткого знакомства эта женщина поняла о нем слишком многое. Эти ее ласковые, всевидящие глаза, казалось, проникали в самую душу! Только вот Рэйф был теперь не совсем уверен, чью же душу она там видит…
— Я знаю, зачем вы привели назад Руфуса, — просто сказала Корин. — Вы сделали это для Чарли.
Рэйф уже открыл было рот, чтобы возразить, но только пожал плечами.
— Мне было совсем не трудно выкупить его назад, а ваш сын, видимо, очень привязан к этой чертовой скотине.
— Надеюсь, Чарли не приставал к вам с Руфусом? Или…
— Нет-нет, — поспешил заверить ее Рэйф. — Он ничего такого не делал. Он… он очень славный парень, — добавил он грубовато.
— А вы — очень хороший человек.
— Во мне нет абсолютно ничего хорошего, моя дорогая. Не воображайте, что я похож на героя, только потому, что мне вдруг пришла в голову эта блажь помочь вам, и вашему сыну. Если вы смогли разглядеть во мне что-то хорошее, то это только потому, что… потому…
«Потому, что нам с Вэлом каким-то чудом удалось обменяться частичками своих душ», — закончил он про себя. Но как можно было объяснить Корин все эти чудеса, связанные с Сентледжами? Да никак. Поэтому он просто прикусил язык и отошел от нее, желая лишь одного — чтобы она наконец ушла спать и оставила его.
Но Корин, как назло, продолжала настаивать:
— Вы на самом деле замечательный человек, мистер Мори. Очень немногие джентльмены стали бы проявлять заботу о женщине с ребенком, с которыми едва знакомы.
— Я же сказал вам, почему это сделал! — теряя терпение, резко бросил Рэйф.
— Потому, что мать не должна никогда бросать своего сына. — Корин чуть поколебалась, но все же спросила: — А сколько лет было вам, когда ваша мать вас оставила?
Рэйф напрягся. Впрочем, его вовсе не удивило то, что Корин смогла догадаться об этой мрачной части его прошлого. Эта женщина слишком чувствительна, черт бы ее побрал!
Он предпочитал никогда ни с кем не говорить об Эвелин Мортмейн. Но, к своему удивлению, ответил:
— Мне было примерно столько же лет, сколько Чарли, когда она оставила меня в монастыре в Париже. Она умерла и не смогла вернуться за мной.
— О, мне так жаль! — тихо сказала Корин. — Но ваша мама, видимо, надеялась, что однажды вы примете священный обет?
Рэйф едва не усмехнулся, услышав такое нелепое предположение.
— Нет, — сказал он сухо. — Члены моей семьи никогда не отличались благочестием, особенно моя мать. А кто был мой отец, я так никогда и не узнал. Теперь я подозреваю, что это мог быть один из монахов той святой обители. Моя мать относилась к тому сорту женщин, которым доставляло наибольшее удовольствие совращать именно безгрешных.
Он надеялся, что эти горькие слова оттолкнут Корин и она прекратит свои расспросы. Напрасная надежда. Она была скорее опечалена, чем шокирована его ответом.
— Так этот монастырь в Париже… Именно там вы и выросли?
— Возможно, так и было бы, если бы не революция. Религиозные убеждения были не слишком популярны во Франции в то время. Однажды ночью толпа ворвалась в монастырь и сожгла его дотла.
Рэйф невольно передернулся и почувствовал тошноту, так ярки были воспоминания о той ночи, которые до сих пор преследовали его — огонь, кровь, смерть — весь этот ад, из которого он едва выбрался живым.
Видимо, что-то из преследующих его старых ужасов все же отразилось на его лице, как ни старался он это скрыть. Корин ничего не сказала, но вдруг провела рукой по его волосам — тем самым невероятно нежным жестом, который он так часто видел, когда она ласкала своего сына.
Рэйф не мог припомнить, чтобы какая-нибудь еще женщина в его жизни касалась его так! Его мать никогда не была нежна с ним, и сам он всегда держался с женщинами холодно и отстраненно, так что ни одна из них просто не могла отважиться на подобное проявление чувств.
Рука Корин была шершавой от работы, но удивительно теплой и нежной. Рэйф застыл, чувствуя настороженность и напряжение, как какое-нибудь дикое животное, которое позволило человеку подойти к себе слишком близко. «А она ведь почти хорошенькая», — понял он вдруг, с удивлением изучая лицо Корин. Возможно, все дело было в ее глазах, больших, сияющих в теплом свете очага. Или в этих роскошных золотисто-каштановых волосах. Он с трудом сдерживался, чтобы не запустить пальцы в эти шелковистые длинные пряди. Ее близость возбуждала в нем чувство, очень похожее на вожделение.
«Вожделение к Корин Брюэр?! Какая нелепость!» — подумал Рэйф. Но, когда ее пальцы скользнули по его жесткой скуле, он едва не задохнулся и грубо оттолкнул ее руку.
— Не надо!
Этот резкий приказ заставил Корин вздрогнуть, а он вовсе не хотел обидеть ее или оскорбить ее чувства. Ведь она только пыталась быть доброй к нему. Но, черт побери, эта женщина достаточно взрослая, чтобы соображать, что она делает!
— Я только что пытался доказать вам, что вовсе не добрый и не особенно благородный человек, — почти прорычал он. — И вам лучше не оставаться со мной наедине, в одной этой тоненькой рубашке, да еще прикасаться ко мне, искушать меня…
Он оборвал свою яростную речь, заметив густой румянец вдруг покрывший ее щеки, и расширенные от изумления глаза. Очевидно, этой женщине даже не приходило в голову, что он может найти ее желанной. Впрочем, Рэйфу это тоже не приходило в голову. До сих пор.